Вместо пепельницы он дает Марино стакан.
— Ну ладно, даже если ты в хорошей форме, не куришь и все такое, — продолжает Марино, удовлетворенно отпивая из бутылки, — твоя жизнь — дерьмо.
Бентон усаживается в кресло напротив Марино, между ними стоит маленький журнальный столик с десятком аккуратно разложенных на нем журналов и телевизионным пультом.
— Какого черта ты появился? Сказать мне, что моя жизнь — дерьмо? — произносит Бентон. — Если ты за этим приехал, то убирайся к дьяволу. Ты нарушил программу, подверг меня опасности...
— И себя тоже, — замечает Марино.
— Я собирался это сказать, — взрывается Бентон, его глаза горят. — Ты прекрасно знаешь, что я стал Томом не из-за себя. Если бы дело касалось только меня, я бы с радостью поиграл с ними в мишень.
Марино начинает отдирать этикетку от бутылки:
— Наш Волчонок решил сдать свою славную семейку.
Бентон читает газеты несколько раз в день, ищет информацию в Интернете, пытаясь по кусочкам восстановить свою прошлую жизнь. Он знает, кто такой Жан-Батист, уродливый убийца, сын великого месье Шандонне, близкого друга всей знати Парижа, главы самой большой и опасной мафиозной группировки. Жан-Батист достаточно осведомлен о кровавом бизнесе своей семейки, о тех, кто исполняет приказы и устраняет неугодных Шандонне людей, запирает их в тюрьмах или камерах смертников.
Пока что Жан-Батист отсиживался в техасской тюрьме строгого режима и не изъявлял желания говорить. Именно из-за бандитской группировки Шандонне Бентон оказался здесь, и теперь, за тысячу миль от него, мсье Шандонне распивает свои изысканные вина, полностью уверенный, что Бентон заплатил за все сполна, заплатил своей смертью. Мсье Шандонне обрадовался, но в какой-то мере и огорчился. Бентон умер вымышленной смертью, чем спас себя и многих людей. Но цена, которую он платит, слишком велика. Словно Прометей, прикованный к скале, он не может залечить свои раны, потому что каждый день у него заново вырывают сердце.
— Наш Волчонок, — так Марино называет Жан-Батиста, — говорит, что сдаст всех помощников папочки, начиная с прислуги. Но у него есть некоторые условия, — Марино медлит. — Он не играет с нами, Бентон, кажется, тут все серьезно.
— Ты так уверен? — мягко спрашивает Бентон.
— Да.
— Как ты узнал о его намерениях? — Бентон воодушевляется, почуяв родную стихию.
— Он прислал мне письмо.
— Он кому-нибудь писал, кроме тебя?
— Доку. Ее письмо переслали мне. Я его не отдал, зачем?
— Кому еще?
— Люси.
— Ее письмо тоже переслали тебе?
— Нет, в ее офис. Не понимаю, как он узнал ее адрес и название «Особый отдел», она его не регистрировала. Все остальные думают, что у нее компания по обработке данных.
— Откуда он узнал, что вы с Люси входите в Особый отдел? В Интернете можно найти какие-нибудь сведения об отделе?
— Можно, но это будет не то, о чем мы говорим.
— А насчет компании по обработке данных?
— Конечно.
— Есть ее номер телефона? — спрашивает Бентон.
— Зарегистрирован только ее телефон, как специалиста по обработке данных.
— Может, он его узнал, позвонил в справочную, там дали адрес. Мне кажется, сейчас можно узнать все, особенно по Интернету, а за какие-то пятьдесят баксов купить незарегистрированные и мобильные номера.
— Не думаю, что у Волчонка в камере есть компьютер, — раздраженно говорит Марино.
— Рокко Каджиано мог достать для него любую информацию, — напоминает Бентон. — Одно время у него был номер Люси, он же собирался ее сместить. А Жан-Батист просто попросил.
— Кажется, ты не отстаешь от жизни, — Марино пытается увести разговор от Рокко Каджиано.
— Ты читал письмо, которое он прислал Люси?
— Она мне о нем сказала. Не захотела отправить его ни факсом, ни по электронной почте.
На самом деле, Марино это беспокоит. Люси не хотела, чтобы он видел письмо.
— Он писал кому-нибудь еще?
Марино пожимает плечами, отпивает глоток пива.
— Без понятия. Тебе, скорее всего, нет, — шутит он.
Бентон не смеется.
— Потому что ты умер, не понял, что ли? — объясняет свою шутку Марино. — Если осужденный помечает конверт «Адвокату» или «Прессе», охранники не имеют права его вскрывать. Так что если даже Волчонок кому-то пишет, эта информация закрыта.
Он снова начинает отрывать этикетку, рассказывая дальше, словно Бентон не знает, какие в тюрьме порядки, словно не допрашивал там сотни опасных преступников.
— Правда, можно посмотреть список его посетителей, потому что большинство людей, которым они пишут, навещают их. У Волчонка тоже есть такой список. Так, дай-ка подумать... губернатор Техаса, президент...
— Президент Соединенных Штатов? — особенность Бентона — все воспринимать всерьез.
— Ага, — кивает Марино.
Его раздражает видеть в этом человеке того Бентона из прошлого, с которым он работал, который был его другом.
— Еще кто? — Бентон берет блокнот и карандаш с аккуратно сложенной стопки бумаг и журналов возле компьютера.
Он надевает маленькие очки а-ля Джон Леннон, которые никогда не стал бы носить раньше. Снова садится в кресло и записывает время, дату и место на чистом листе бумаги. С дивана Марино различает только слово «правонарушитель», больше он ничего не может увидеть, тем более что у Бентона мелкий почерк.
— Его родители тоже в списке, — отвечает Марино. — Смешно, да?
Бентон перестает писать и поднимает глаза:
— А его адвокат? Рокко Каджиано?
Марино молча взбалтывает оставшееся на дне бутылки пиво.
— Ну так как насчет Рокко? — повторяет Бентон. — Может, расскажешь мне?
— Забудь, что он мой... — в глазах Марино вспыхивает гнев, смешанный со стыдом. — Забудь, что он со мной вырос, что я вообще его знаю. Не хочу о нем слышать, снес бы ему башку, как и любому говнюку.
— Он твой сын, нравится тебе это или нет, — деловым тоном отвечает Бентон.
— Я даже не помню когда у него день рождения, — отмахивается Марино, допивая «Бадвайзер».
Рокко Марино родился плохим парнем. Позже он сменил фамилию на Каджиано. Это был позорный секрет Марино, который тот не раскрывал никому, пока не появился Жан-Батист. Марино всегда думал, что ужасные поступки Рокко вызваны его презрением к отцу, что Рокко все делал ему назло. Как ни странно, он находил удовлетворение в этой мысли. Месть все-таки лучше, чем унизительная, горькая правда о том, что Рокко равнодушен к Марино. Но, поступая так или иначе, Рокко вряд ли задумывался об отце, он поступал, как считал нужным. Рокко смеется над отцом, считает его дубиноголовым копом, неудачником, который одевается как свинья, живет как свинья и на самом деле является свиньей.
