class="p1">Это был Николай – он вышел из кафе и осторожно встал рядом с нами, теребя полы своего пиджака.
Я попыталась мимикой показать ему, что в целом все в порядке. Он понимающе кивнул и в растерянности приподнялся на цыпочках.
– Мам, – тихо сказала я ей в волосы. – Давай я сейчас поеду, а перед сном тебе позвоню, и мы поговорим. А завтра я к тебе приду перед школой, и мы позавтракаем, хочешь?
Мама кивала. Я погладила ее по спине, и она медленно отлепилась от меня. Комочек бумажного платка пришел в полную негодность, и мама вытерла мокрые глаза рукавом.
– Вы потом проводите мою маму до дома? – спросила я Николая.
Он с готовностью закивал. Она, пошатываясь и не поднимая глаз, отошла от меня и подошла к нему. Он взял ее за руку.
– Перед сном позвоню, – сказала я еще раз, прощаясь.
Я уходила задом наперед и махала ей, пока кафе не осталось за поворотом. Наверное, теперь я могла сказать, что познала на собственном опыте значение метафоры «сердце разбито».
49
У бабушки было трое детей: дядя Толя – старший, за ним Таня, которая погибла в 3 года – дедушка и бабушка везли детей на дачу, в них врезался грузовик, с тех пор дедушка никогда не садился за руль, а беременная моим папой бабушка покрылась пятнами экземы и потеряла способность говорить на два месяца. Когда папа родился, она решила, что он очень слабый и болезненный и его надо защищать. Что она и пыталась делать до недавнего времени, пока не сошла с ума и не избавилась от всех своих тревог. Я давно знала эту историю и знала, что бабушка не давала папе жизни, бесцеремонно его опекая и отгоняя от него друзей и подруг. Он ушел от родителей, как только смог заработать на койку в общаге – в 18 лет, – и жил там, совершенно счастливый, в окружении клопов и приехавших издалека юношей и мужчин. То, что сказала мне мама про бабушкино отношение к моему рождению, меня не огорчило – это было логично для человека в таком состоянии, в каком была тогда бабушка, я могла это понять. И потом, теперешняя бабушка превратилась в калейдоскоп, в котором пересыпаются и вспыхивают осколки сознания и памяти, и имела слишком мало общего с той ушедшей навсегда женщиной, мамой моего папы.
50
Следующие несколько дней в школе было спокойно, никто меня ничем не обливал и не оскорблял. Маша, Даша и Наташа проходили мимо и в упор меня не видели. И Дэ на мой вопрос, кто ей сказал про банку лимонада, ответила, что у нее свои источники и раскрывать она их не собирается, но уверена, что эти источники не виноваты. На репетициях мы с Лусинэ и Денисом продолжали экспериментировать с разной музыкой, и вальс у нас получался все лучше – я никогда еще не чувствовала себя так свободно в танце, да и Денис, кажется, тоже. Теперь он меня вел, а я чувствовала все его движения, и мы здорово работали вместе, как будто сто лет этим занимаемся. После репетиций меня ждал за углом Рыжий, и мы катались с ним по очереди на его скейте у навсегда закрытого книжного магазина – там был очень ровный асфальт и никаких прохожих, только другие скейтеры и пара ребят на великах. Каталась я не то чтобы очень хорошо, трюки, кроме олли, так и не освоила, да и олли у меня получался таким скромным и судорожным, что просто беда. Но других девчонок на скейтах не было, поэтому я могла наслаждаться своей исключительностью. Вставала я каждое утро в шесть и ходила к маме на завтрак – мы с ней сделали его традицией, и нам обеим пошло это на пользу. По вечерам я читала бабушке «Женщину и обезьяну», по пятницам водила ее по магазинам косметики, где она увлеченно выбирала и покупала помаду, карандаши для глаз, румяна и блестки. По выходным мыла в ее квартире полы и вытирала пыль. А по некоторым ночам, когда папа засыпал мертвым сном, я вместо него помогала бабушке избавиться от мокрого полотенца под задницей и получить сухое.
Однажды бабушка указала на мой портрет, по-прежнему стоявший рядом с ее кроватью на тумбочке, и сказала:
– Это моя Таня. В шестом классе.
Я застыла, не зная, надо ли мне возразить или согласиться.
– Теперь она уже взрослая, – продолжила бабушка. – Живет в Ленинграде.
– А-а, – протянула я. – Хорошо.
Бабушка пустилась в долгий рассказ о том, как Таня окончила университет и работает в каком-то исследовательском институте, она химик, у нее своя квартира, а еще она купила квартиру дедушке, который после развода с бабушкой уехал из Москвы и перебрался к дочери. Дедушка тем временем уже десять лет покоился в колумбарии Калитниковского кладбища и в разводе с бабушкой никогда не был.
Позже, когда бабушка уснула и мы с папой пили чай на кухне, я рассказала ему про бабушкины фантазии, и он огорченно покачал головой. С его точки зрения, это говорило об ухудшении ее состояния.
– Пап, – обратилась я к нему, выждав паузу, – а можно мне Танины фотографии посмотреть?
Мне хотелось узнать, какая она была и похожи ли мы с ней.
– Нет фотографий, – ответил папа. – Толя их разорвал на мелкие кусочки и спустил в унитаз.
– Зачем? – оторопело спросила я.
Папа некоторое время тер лицо ладонями, а потом ответил:
– Когда она умерла, ему четырнадцать лет было. Предполагаю, ему все это было очень тяжело. Он ее любил очень. Гулял с ней, играл, читал ей книжки. Пеленки ее стирал. Мне отец рассказывал. И когда все это случилось, ему невыносимо было смотреть на ее вещи и фотографии. Они его жгли огнем. Это может быть очень больно – смотреть на фотографии того, кто умер. Ты не читала «Глазами клоуна» Генриха Бёлля?
– Не.
– Почитай как-нибудь, – папа говорил, опустив голову, и водил пальцем по трещинам в столешнице. – Там главный герой вспоминает, как в конце войны погибла его старшая сестра, и он, тогда мальчишка, выбросил ее одежду из окна и сжег во дворе. Потому что ему было невыносимо видеть ее вещи. Я эту книгу прочел лет в тридцать, уже здоровый дурак, и только тогда понял, что с Толей произошло. Никто тогда не понял – ни отец, ни мать, – да и сам он толком не понял и не мог объяснить. Он уничтожил ее фотографии, все до единой, а мать потом целый год с ним как с чужим обращалась, мимо него буквально смотрела, и они с тех пор так и не помирились до конца. Что-то между ними тогда сломалось.
Он помолчал, ковыряя самую глубокую трещину ногтем, потом поднял на меня глаза и смущенно улыбнулся.
– Вот.
51
Когда потеплело и папа стал открывать в своей комнате балкон, я как-то выбралась на солнце с табуреткой, чтобы позагорать лбом и попить чай. Уже уходя, я случайно заметила на одном из кирпичей стены написанное графитным карандашом имя «Таня». Кто-то его написал здесь много лет назад. Отвернулся от деревьев к стене, достал карандаш и написал прописью. Сама Таня не могла – в 3 года она писать не умела. Вряд ли это были бабушка или дедушка – взрослые редко пишут имена любимых на стенах, это больше подходит детям и студентам. Папа? Он ее не знал, только слушал рассказы родителей. Остается Толя.
52
Мы шли с Лусинэ из районной библиотеки (я продлевала Уголовный кодекс, она взяла Толстого, который кончился в библиотеке школы) и встретили Дениса. Он шагал в сопровождении Оли с первой парты. Они держались за руки и влюбленно блестели глазами. Завидев нас, Денис страшно смутился и замедлил шаг.
– Привет! – вежливо поздоровались мы с Лусинэ.
Денис что-то неразборчиво буркнул, а Оля
