просыпающегося города. Мы выехали на Фламиниеву дорогу и покинули Рим через Фонтинские ворота, оставив за плечами опасности и козни большого города, по крайней мере на время.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Путешествие прошло без происшествий, если не считать краткого, но бурного плавания от Святилища Фортуны, которым заканчивается Фламиниева дорога, к берегам Иллирии. Зимой лишь немногие лодочники решаются перевозить путников через Адриатическое море, и мы поняли почему, когда едва спаслись от внезапно налетевшего шквала, чуть не пославшего нашу лодку, Белбона, лошадей, Экона и меня на дно.
Перед тем как покинуть Святилище Фортуны, я настоял на том, чтобы мы посетили знаменитое место, посвященное богине удачи, и оставили несколько монет в ее храме. «Лучше отдать лишние деньги лодочнику», — пробормотал про себя Экон. Но, после того как наше плавание подошло к концу и мы, промокшие и измученные, но живые, вышли на берег, именно Экон предложил, чтобы мы вознесли благодарение в ближайшем храме Фортуны. Проливной дождь превратил деревянную крышу помещения в барабан. Внутри маленького деревенского храма курились благовония, звякали монеты и улыбалась богиня, пока я избавлялся от дрожи в коленях и тошноты в желудке.
Вновь ступив на твердую землю, мы воспряли духом, и даже трудное путешествие под дождем по изрезанному берегу через продуваемые ветром холмы к зимнему лагерю Цезаря показалось нам пустяком.
* * *
После того как мой сын Метон стал солдатом в легионах Гая Юлия Цезаря, направленных в Галлию, мне удавалось видеться с ним не чаще, чем один раз за несколько месяцев, хотя мы часто обменивались письмами. Совершенно случайно наша переписка сослужила Метону службу, которую он в жизни не мог предвидеть.
Письма Метона попадали ко мне с военными письмоносцами. Это самый обычный способ посылать любую корреспонденцию, поскольку лишь очень богатые люди могли позволить себе иметь рабов, предназначенных исключительно для почтовых услуг, тогда как военные письмоносцы ходили по всей империи и были надежнее купцов и прочих путешественников. Случилось так, что письма, покидающие лагерь Цезаря, становились достоянием не только их корреспондентов; письмоносцы обычно знакомились с их содержанием, чтобы быть уверенными, что в них не содержится никакой компрометирующей информации. Один из самых доверенных письмоносцев Цезаря, впечатленный стилем и наблюдательностью Метона, снял копию с одного из его писем и передал ее одному из самых доверенных секретарей Цезаря, который в свою очередь решил, что ее стоит показать самому Цезарю, а Цезарь перевел Метона из палатки, где тот по приказу декана полировал новенькие доспехи, в свой штаб.
Похоже, что Цезарь, этот великий человек, в промежутках между завоеванием Галлии и соперничеством за право влиять на обстановку в Риме выкраивает время в своем плотно забитом распорядке дня для того, чтобы вести подробнейший дневник. Тогда как другие политики видели в своих мемуарах памятники, создаваемые на благо будущих поколений, Цезарь собирается использовать свои (как подозревает Метон) в качестве агитационного средства своей будущей предвыборной кампании. Жители Рима прочтут в них о выдающихся способностях Цезаря-вождя и о его триумфах в деле насаждения римской цивилизации и поспешат поддержать его во время голосования — при условии, разумеется, что в Галлии все пойдет именно так, как того хочется Цезарю.
Разумеется, у Цезаря есть специальные рабы, обученные писать под его диктовку. Метон говорит, что его полководец часто диктует прямо с седла лошади, на которой объезжает военные лагеря, чтобы не терять понапрасну время, — а также рабы, сличающие и соединяющие эти разрозненные наброски; впрочем, мой опыт свидетельствует, что знатные и богатые используют таланты других людей везде, где только могут их обнаружить. Случилось так, что Цезарю понравился стиль прозы, которым выражался Метон, — даром что Метон родился рабом, лишь время от времени посещал уроки математики и латыни, после того как я усыновил его, и не имел никакого опыта в публичных выступлениях. Особая ирония заключалась в том, что Метон, против моей воли решивший сделаться солдатом, в конце концов оказался литературным адъютантом, совсем не похожим на загорелого, выдубленного непогодой легионера. Человеку его скромного происхождения, полагаю я, трудно будет подняться выше, когда в рядах знати столько патрициев и юношей из богатых семей соперничают за честь и славу.
Впрочем, это не означает, что он больше не подвергается опасности. Цезарь сам не страшится никакого риска, — говорят, один из его способов покорять сердца солдат заключается в том, чтобы встречать врага лицом к лицу наравне с ними, — и в чем бы ни заключались ежедневные обязанности Метона, он уже успел побывать во многих сражениях. Его роль одного из секретарей Цезаря заключается в том, что в перерывах между битвами Метон трудится над черновиками своего полководца, вместо того чтобы строить катапульты, рыть траншеи или прокладывать дороги. Оно и к лучшему; Метон никогда не отличался умением работать руками или спиной. Но когда приходят тяжелые минуты и необходимо встретить врага с оружием в руках, Метон откладывает в сторону перо и берется за меч.
У Метона в запасе оказалось множество жутких историй, которыми он поразил воображение старшего брата и вызвал дрожь у своего пожилого отца. Засады с рассветом, полуночные рейды, сражения с варварскими племенами, названия которых невозможно выговорить, — я слушал, как он описывал подробности, и мне хотелось прикрыть глаза рукой, так живо вставали перед моим взором бурные образы: Метон, схватившийся врукопашную с громадным волосатым галлом, или увиливающий от града стрел, или прыгающий с катапульты, объятой пламенем. Я глядел на него, широко раскрыв глаза, одновременно удивленный, встревоженный, гордый и печальный от того, что знакомый мне мальчик бесследно исчез, а его место занял мужчина. Хотя ему было всего двадцать два, я заметил несколько седых волос в непокорной курчавой шевелюре на его голове, а подбородок его покрывала щетина. Его речь, особенно в волнительные моменты при описании сражений, была обильно приправлена солеными солдатскими словечками — неужели это его прозу Цезарь действительно ценит так высоко? Пребывая на отдыхе в зимнем лагере, Метон завел себе привычку каждый день ходить в одной и той же одежде — темно-синей застиранной шерстяной тунике. Я сделал удивленное лицо, когда заметил такую неряшливость, но ничего не сказал, даже когда разглядел множество темных пятен, больших и маленьких, покрывавших ткань в разных местах. Затем я понял, что пятна эти собирались в основном тем, где на воине сходятся застежки доспехов и вдоль края его кожаного плаща. Пятна эти были потеками, оставленными кровью его врагов, просочившейся через доспехи.
Метон рассказывал нам о горах, которые ему пришлось преодолевать, и
