Ларионов черкнул, что вернется к десяти.
Сонные девушки бродили по квартире. Вера, бодрая и готовая уже ехать, торопливо завтракала и все время смотрела на часы.
– Верочка, – погладила ее по голове Алина Аркадьевна, – неужели ты вычистила зубы, помылась и причесалась?
– Угу, – энергично заталкивая в рот ватрушку, промычала Вера.
– Надо было Подушкину раньше приехать, чтобы ты вспомнила о том, что ты – девушка. И оделась прилично…
Вскоре появился Краснопольский и сообщил, что организованные им машины уже поданы к дому. Все собирались торопливо и так же шумно и беспорядочно, как готовились накануне к приезду гостей. Алина Аркадьевна, как обычно, думала, что все зависит только от ее организации, и всем мешала. А между тем наиболее активной и полезной была Вера. Она все помнила, знала, где что лежит, делала все быстро и весело. К десяти все-таки собрались и понесли вещи в машины. Три черных праворульных «НАМИ-1» с брезентовыми крышами стояли у подъезда и вытаращенными фарами смотрели на загружавшихся людей.
Ларионов пришел к половине одиннадцатого с какими-то свертками и извинился за опоздание. Попутно Вера встретила во дворе подругу Машу и пригласила на дачу и ее. Родители девочки согласились, и теперь еще и Маша ехала с ними. Только к одиннадцати все распределились по машинам и тронулись. Краснопольский сказал, что провиант уже загружен, и Вера подумала, что он не мог это купить сам, поскольку был скуп. Неужели все это давало государство?
Алеша, Ларионов, Вера и Маша ехали в одной машине; во второй – Дмитрий Анатольевич, Алина Аркадьевна, Степанида и Подушкин; и в третьей – Краснопольский, Кира, Надя и Гор – шашлычных дел мастер из Армении, приглашенный Краснопольскиим.
– Что же там в свертках? – не унималась Вера.
– Пустяки, откроете на даче, – таинственно улыбался Ларионов.
– О! До дачи еще час!
– Вы крайне нетерпеливы, – веселился Ларионов.
– А вы крайне упрямы! – кривлялась Вера.
– Вера, замолчи! – сетовал Алеша. – Ты не должна так обращаться с Григорием Александровичем! Он вдвое старше тебя.
Ларионов и Вера весело переглядывались. Она заставляла его играть в «камень-ножницы-бумага», и они смеялись, вызывая недоумение Маши, знавшей в Вере с малых лет лишь дворовую забияку. Вере нравилось выигрывать, а Ларионов, казалось, был не против проигрывать. В какой-то момент возникла неловкая пауза: когда Ларионов в очередной раз проиграл Вере, та спонтанно, как все, что она делала, быстро схватила и поцеловала его руку.
Ларионов почувствовал, как его бросило в жар. Но непринужденность, с которой Вера продолжала тут же болтать со всеми, понемногу его успокоила. Он был рад, что они ехали в машине и никто не мог заметить ни того, что сделала Вера, ни того, как колотилось его сердце. То, что делала Вера, то, какою она была, оказалось пронизано такой искренностью и страстью, что не могло не вызывать притяжения.
Ларионов начал ощущать, что он все больше устремляется к ней душой. Он боялся признаться себе, но Вера была первой девушкой, которая пробуждала в нем всепоглощающий интерес к своей натуре. Она не была красивой: из-за невысокого роста и лишнего веса в ней даже была какая-то нелепость, но ее глаза – живые, мерцающие, жадные до жизни – влекли Ларионова в какой-то другой мир, где ему становилось хорошо. Беспокойно, но хорошо.
Еще вчера Ларионов подъезжал на поезде к Москве и знал себя и чего желает в жизни, и желания эти были просты. Но теперь, глядя на эту семью, весело разбирающую вещи, приводившую дачу в порядок, людей, постоянно обнимавшихся и добрых друг к другу и окружающим, Ларионов чувствовал, что ничего не знал – ни о своих желаниях, ни о себе самом. Ларионов, вместо того чтобы чувствовать уверенность, ощущал зыбкость, слабость и растерянность, которые он скрывал за сдержанностью и молчаливостью.
Он видел теперь другую жизнь и испытывал подспудный страх. Ему трудно было определить и понять этот страх, но чем больше Ларионов старался не формулировать его причины, тем яснее понимал, что главная причина его страха была в том, что он потерял покой в душе. Как любому человеку и в особенности мужчине, Ларионову предстояло решить для себя важный вопрос существования на короткой дистанции бытия – жить в покое и не знать душевных смятений, но проживать унылую жизнь, или отдаться порывам души и жить неспокойной, но истинной жизнью: с любопытством и поиском, ожиданиями и потерями, но бесконечными открытиями и смыслами.
Еще страшнее было ему сформулировать причину своего волнения. И снова: чем больше Ларионов уклонялся от осмысления, тем яснее проступала в его сознании мысль – ему было слишком хорошо с Верой. Ему было тяжело выносить эту мысль, потому что мешала другая. Он не мог понять, как воспринимать ее в своей жизни. С одной стороны, он говорил себе, что Вера – лишь случайная встреча, сестра его друга, юная девушка; с другой – чувствовал, что ему хочется постоянно находиться в поле ее сияния, но это присутствие и участие в жизни друг друга могло потребовать объяснений.
Ларионов слишком привык в своей прежней жизни к ясности во всем, и возникшие сомнения и вопросы сбивали его с толку и вызывали страхи неизвестной природы. Он с малых лет познал грубую мужскую действительность, ему приходилось перенимать стиль жизни своих однополчан – простых солдат. Не то чтобы они все вели развратную жизнь, на это не было и времени, но все же не знали и привязанностей, а женщины играли эпизодические и весьма конкретные роли – любовниц на несколько дней, а то и на одну ночь. Его взаимоотношения с женщинами сводились либо к деловым, либо к плотским. Вера же была кем-то иным – с ней его не связывали ни деятельность, ни постель, и все же он чувствовал близость, которую прежде не ощущал ни с одной из своих любовниц. Если с подругами Ларионов испытывал похоть, рядом с Верой он чувствовал волнение в груди и радость, которые никогда не ощущал с любовницами. Ее Ларионову хотелось видеть и слушать, оберегать и потакать ее капризам, дарить радость и исполнять ее желания. И чувство счастья постоянно боролось в нем со страхом неизвестности.
Но было еще одно, что мешало ему сориентироваться, – Ларионов не знал, что ему следует делать в этой ситуации, как повести себя, как поступать, чтобы эта зарождающаяся дружба продолжалась. Он привык к смене декораций и не знал, как поддерживать постоянство отношений.
Ларионов давно не вспоминал уже свой первый опыт с женщиной. Но почему-то вспомнил теперь. И, что было удивительно, испытывал некоторый стыд, думая об
