глазах у изумленных зрителей подушка выскользнула из-под его седалища, Лешка, потеряв равновесие, дернул ногой и задел ботинком ведро. Оно покатилось по бетонному полу, разлившийся из него прямо под ботинки оперов коньяк медленно впитывался в пазы между бетонными плитами, у оперативников в глазах стояли слезы...
Очухавшись, следователь Горчаков отказался от продолжения сдачи коньяка на гидролизный завод в качестве сырья, велел оперативникам погрузить оставшиеся емкости в машину и, доехав до РУВД, широким жестом подарил им все содержимое этих емкостей. В тот же вечер коньяк был успешно выдоен сотрудниками РУВД в надлежащую посуду, а дело пошло так споро, потому что трудились они с душой, для себя, а не для дяди. Да и подумать грешно — отличный коньяк, практически неразбавленный, сдавать как сырье!.. Вот с тех пор все праздники в нашей милиции не обходились без хорошего коньячку. Но я думала, что напиток уже давно кончился; ан нет, у Мигулько, оказывается, пара-тройка литров завалялась.
Видимо, он, не будучи уверенным в том, что коньяк еще можно употреблять по прошествии такого длительного времени, подарил его новенькому.
Нет, коньячок еще вполне. Буров пьянел прямо на глазах. Выражалось это не в том, что он падал в колбасу или лепил бессмыслицу. Нет, он был вполне адекватен, но лицо его становилось все мрачнее с каждой секундой, он все больше погружался в себя и все больше напрягался — то ли злился на что-то, то ли испытывал страх. Во всяком случае, рядом с ним уже было тяжело находиться, это его напряжение раскаляло воздух.
Мы с Сашкой переглянулись, и Сашка поднялся. Я стала искать свалившуюся с ноги туфлю, чтобы встать, но Буров вдруг встрепенулся.
— Ребята, посидите еще, — слова, сказанные умоляющим голосом, не вязались с его мрачным и напряженным видом.
Я наконец влезла ногой в туфлю и тоже встала, вслед за Сашкой. Буров посмотрел на нас снизу вверх глазами затравленного зверя.
Мне вдруг стало так жалко его; до меня дошло, что ему некуда ехать, что он один, и живет в кабинете, а аккуратно расставленные на полках чайные чашки и свернутое шерстяное одеяло — весь его скарб. И это стихийное ночное распитие коньяка — попытка забыться в компании людей, которые не знают про него ничего, кроме того, что он сам захотел рассказать.
— Саш, если ты не торопишься, посидим еще?
Сашка изумленно посмотрел на меня, но не стал сопротивляться.
— Ну, если хочешь, посидим.
Мы синхронно уселись назад, на горбатый диванчик. И Бурова, похоже, немножко отпустило напряжение. Но было глупо сидеть просто так, а чай мы выпили и колбасу съели. Пришлось завязать светскую беседу.
— Господа, а что вы думаете по поводу сегодняшнего трупа? — спросила я тоном английской леди, обсуждающей с джентльменами погоду. Мужики встрепенулись, в глазах Бурова зажегся огонек.
— Сначала вскрыть надо, — осторожно заметил Сашка. — Пустые упаковочки от димедрола — это, конечно, хорошо, только желательно убедиться в отравлении антигистаминами. Мало ли...
Я поддержала Сашку. Сколько раз случалось, что установленная при вскрытии причина смерти переворачивала представление о происшедшем. Был в моей практике парень, который подрался с отчимом во время совместного распития спиртных напитков, схватил его за шею и стал душить. Отчим обмяк и захрипел. Парень тут же побежал в милицию каяться, что человека убил. Пришли, осмотрели труп: на шее полулунные ссадины, следы ногтей, от сдавления руками; штаны мокрые — непроизвольное опорожнение мочевого пузыря, характерное для смерти от асфиксии, и прочее, и прочее. Парня сразу в камеру, возбудили дело об убийстве. А через день звонит эксперт из морга, говорит, что дедок умер от острой коронарной недостаточности. Вот вам и асфиксия. Я поинтересовалась: а как же полулунные ссадины и все такое? Эксперт объяснил, что парень, видимо, действительно хватал отчима за шею, но слишком слабо, и задушить никак не мог. Потом я долго билась с парнем. Он доказывал, что это он уморил отчима. Я, говорит, его душил, вот и сажайте меня за это. Я ему заключение экспертизы в нос, а он ни в какую: я убил, и все тут. Не хотел из тюрьмы выходить.
— Саш, давай поинтересуемся мнением свежего человека, — предложила я. — Что думает коллега Буров? Есть тут событие преступления?
Буров помолчал, болтая остатками коньяка в своем пузатом бокальчике. Потом сказал свое мнение. У него была странная манера говорить, избегая взгляда собеседника. Я это заметила еще до того, как он загрузился коньячком.
— Тут есть над чем поработать, — услышала я его негромкий голос. — Если правда то, о чем я думаю, то надо принимать меры.
— А что вы думаете? Или это секрет?
— Секрет, — серьезно сказал он. — Пока. Я немножко подработаю ситуацию, а вы как раз определитесь с причиной смерти. Может, этот молодой — Петр, да? — с поквартирного обхода чего интересного подбросит.
— Так вам кажется, что это убийство?
— Если правда то, что я думаю... — он опять замолчал, теперь надолго. — Вообще-то я и так вам слишком много сказал. Меньше надо в рюмочку заглядывать, — он снова поболтал коньяком в бокале.
— Саш, а как проявляется отравление димедролом? — спросила я. — Это правда, что смерть от снотворного легкая? Принял, лег в кровать и не проснулся?
— Не совсем. — Сашка налил себе еще чуть-чуть коньяка и легонько чокнулся с Буровым, после чего он выпил глоточек, а Буров одним махом опрокинул в себя граммов сто, зажмурился и стал еще мрачнее. — Если много таблеток принять, сначала наблюдается вялость, тянет прилечь, глаза закрываются. А потом может наступить психомоторное возбуждение. Может и бред появиться, галлюцинации, судороги, бывает расстройство зрения. В общем, смерть не такая уж легкая. Если хочешь, подъедь с утречка в понедельник, вместе посмотрим трупик.
— Утречком в понедельник, — протянула я. — А если там не димедрол, а, к примеру, клофелин, утречком в понедельник вы уже ничего не найдете.
— Что ж поделать, — вздохнул Сашка. — Даже если бы ты подняла нашего заведующего и подписала бы кого-нибудь вскрыть покойницу, химики все равно до понедельника не работают.
— Буров, у вас в области такой же бардак? — спросила я.
Буров налил себе еще и поболтал коньяком в бокале.
— У нас эксперт вообще один. Так что если запьет, хоть понедельник, хоть вторник, а все одно ждем просветления.
— Понятно? — Сашка показал мне
