узнать, как он сделан, и что у него внутри, и я перевернул его кверх ногами и стал с интересом ковырять пальцем кнопку! Но Дашка, запищав, что с меня хватит, схватила клоуна и отошла подальше и начала с ним играть и так и эдак, и не только я с зависть смотрел на нее, как она играет, и больше всего на свете хотел иметь такую же игрушку!
И тут она предложила: — Давай меняться.
И я сразу согласился: — Давай! А на что?
И Дашка сделала вид, что не знает, и поковыряла у себя в ухе, и почесала свой облупленный нос, а потом хитро на меня посмотрела и сказала: — А на твои леденцы!
— На сколько? — спросил я, любуясь игрушкой.
— На все! — жадно блеснув глазами, заявила она.
— На все!? — переспросил я ее.
— Ага, — закивала головой Дашка и стала бешено нажимать на кнопочку, так что клоун просто задергался, словно от смеха у меня перед носом.
— А как же ребята, ведь я обещал!? — неуверенно произнес я.
— А ты им скажи, что со мной поменялся, — предложила она, — какая тебе разница, все равно ты их раздашь, зато клоун будет твой, и я с тобой буду дружить навсегда!
Я посмотрел на нее, на замечательного клоуна и чуть не сказал Дашке да. Ради такой игрушки я запросто отказался бы от сладкого. Я представил себе как здорово с ним играть по вечерам, а потом на ночь положить под подушку, но я был не один! Я посмотрел на своих примолкших друзей, подумал о всех тех, кого я смогу завтра угостить и понял, что эти конфеты уже не мои, они принадлежат нам всем, и я сказал напряженно ждавшей ответа Дашке: — Нет, я не буду с тобой меняться.
Как я в редакцию ходил. Рассказ моего папы
Я пришел в редакцию журнала «Мурзилка» и минут двадцать ждал Ирину Алексеевну, которая занималась приемом рукописей. Конечно я волновался!
И вот она — энергичная молодая женщина смотрит на меня со смесью удивления и сожаления.
— Вроде бы я вам не назначала встречи? — озадаченно молвит она.
— Так получилось! — отвечаю я, протягивая ей тяжеленный альбом с рассказами.
— Это мне!? — с ужасом отстраняется та. — Прочитать?
— Если можно — просительно улыбаюсь я.
— Оставляйте, я на днях посмотрю, — говорит она.
Но я наученный горьким опытом спрашиваю: — Когда?
Ее ответ, как-нибудь на неделе, меня не устраивает, и я прошу Ирину Александровну прочесть пару рассказиков сейчас.
Вздохнув, она соглашается, не забыв упомянуть, что у нее поджимает время.
Первый рассказ ее не заинтересовал, зато второй понравился: — Этот может пройти — говорит она, но я не могу решать одна.
И обернувшись к сослуживцам, спрашивает? — Художественный руководитель у себя.
Те кивают головами и дакают.
Настороженно захожу в небольшую комнату, где за столом сидит седая благообразная матрона. — Ну что ж молодой человек читайте! — сухо улыбается она мне.
— Я плохо читаю — пытаюсь возразить я, — Может быть вы сами..
— Читайте, читайте…. Потом разберемся — перебивает она меня.
И я начинаю читать, читать плохо, в моем исполнении рассказ теряет яркость, я чувствую это и сбиваюсь. В голове проносится мысль, не проще ли подняться и уйти.
Я читаю рассказ про самостоятельного мальчика, который, выходя поутру из дома, вспоминает, что он вроде бы не выключил газ, затем утюг и т. п. и так далее,…. заканчивается рассказ тем, что когда он, наконец, добрался до школы, то оказалось что он забыл дома портфель. Она слушает с непонятной полуулыбкой, затем долго молчит и, выдержав паузу, заявляет: — Какой-то у вас школьник забывчивый, ну прямо пенсионер какой-то.
Я растерянно молчу, и тут она начинает хихикать — А насчет того, что портфель забыл оригинально. Ладно, прочитайте нам еще чего-нибудь.
Читаю ей рассказ «Сладкая месть» и слышу на середине повествования — Кошмар! Сплошное чревоугодие! Нет, это нам точно не подойдет! И вообще эти жаргонные словечки типа слопал, стрескал…. Неужели их нельзя заменить на что-нибудь приличное, ведь русский язык так богат.
Мои попытки объяснить ей, что именно так разговаривает современная молодежь, вызывают у нее раздражение.
— Хорошо — соглашаюсь я, давайте прочту вам рассказ о «Подозрительной собаке».
— Большой? — подозрительно спрашивает она, чуть не зевая.
— Средний, — говорю я и начинаю повествование, этот рассказ нравился всем без исключения и заканчивался грустно, но мне не дали дочитать его хотя бы до половины. На этот раз она сразу прицепилась к словам — санитары затолкнули носилки в салон машины.
— Фи… как грубо! — поморщилась она — Чему вы учите детей, ведь они сразу подумают, что санитары не любят больного.
— Не любят — согласился я, — где вы видели санитара, который любит носить носилки с больным?
— Но это слово…. Разве так говорят — возразила она.
— Я сам медик и готов уверить вас, что именно так и говорят.
— Затолкнуть… — захихикала она, — вы бы еще слово «засунули» употребили.
Я хотел сказать ей, что это она видит в слове засунули здоровенный хрен, а дети они в отличие от нее наивные и неиспорченные, для них, что засунули что, задвинули, что затолкали — все едино. Но сдержался.
Дальше мне было заявлено, что собаки не могут притворяться.
— Молодой человек вы, наверное, никогда не видели голодных собак, они никогда не притворяются им чуждо это низменное чувство, они просто стоят и просят. Вам надо было описать их молящие глаза полные слез, а не то, что вы выдумали.
— Вообще-то в жизни собаки не разговаривают — осторожно заметил я, — а мои говорят.
Эта реплика застала ее врасплох, и она временно умолкла, на ее лице читался напряженный умственный процесс, она этого не ожидала и растерялась.
Процесс завершился не слишком удачно, потому что, вновь захихикав, она, изрекла: — Ну я же об этом не говорила!
Я ей явно надоел и не нравился, — какая наглость он еще спорит!
С трудом дослушав страницу, она замахала руками: — Хватит, у вас тут опять про еду.
— О чем же, по вашему мнению, должна думать голодная собака? — ехидно спросил я ее.
— Это не главное, — отмахнулась она, — у вас такой бедный язык, почитайте Драгунского, Носова, уберите бранные слова. Сейчас любой грамотный человек, почему-то считает, что может писать! Просто ужас! А ведь процесс творчества так сложен!
— Но мои рассказы нравятся взрослым и детям — попытался возразить я.
— Мало ли чего им нравится! — заявила она, откинувшись на спинку кресла и закатив под лоб глаза, — В данном случае мы не
