нежности. Обе они так непохожи были на Элизабет, сестру Аньес и приемную мать Тибо, которая теперь удалилась к монахиням Вифании, в укрепленный монастырь, посвященный Святому Лазарю и возведенный на отроге Елеонских гор покойной королевой Мелисендой, супругой Фулька I (Анжуйского). Он заменил, женившись на дочери Бодуэна II, род Готфрида Бульонского родом Плантагенетов. Настоятельницей монастыря была младшая сестра Мелисенды, Иветта, и многие женщины этой семьи перебывали в обители. Там воспитывалась и Сибилла, но большой учености не приобрела: она была слишком ленива для того, чтобы забивать голову, занятую исключительно нарядами и удовольствиями, греческим языком, науками и прочим вздором.
С недавних пор ее место в монастыре заняла другая принцесса: ее звали Изабеллой, ей к тому времени исполнилось восемь лет, и она была единокровной сестрой Бодуэна, дочерью византийской принцессы Марии Комнин, на которой Амальрик I женился после развода с Аньес. Она была самой очаровательной малышкой, какую только можно себе представить. У Тибо мурашки бежали по спине всякий раз, когда он вспоминал прелестную фигурку, гордо вскинутую под тяжестью золотисто-каштановых кос голову, личико с чистыми нежными чертами, озаренное точно такими же глазами, как у брата: синими и ясными, словно в них отражалось небо. В ней не было и следа ранней томности и вялости Сибиллы. Изабелла была веселой, резвой и шаловливой, и под монастырскими сводами то и дело раздавались ее топот и неудержимый смех. Бодуэн обожал ее, а Тибо — тот и вообще души в ней не чаял с того дня, как она, пятилетняя, исхитрилась взобраться на спину отцовского вороного боевого коня, который внезапно помчался во весь опор под громкие крики конюхов. Тибо, оседлав первого подвернувшегося скакуна, бросился вдогонку, и ему удалось вызволить Изабеллу из опасного положения, предоставив королевскому коню успокаиваться самостоятельно. Ему тогда было всего лишь тринадцать лет, и его осыпали похвалами после этого подвига, но для него самого главным было ощущение огромного счастья, охватившего его, когда он поднял Изабеллу на руки, а она прижалась к нему, трепеща, словно испуганная птичка. Девчушка не издала ни звука и вся побелела, а ее сердечко отчаянно колотилось. Он осыпал ее поцелуями и ласками, стараясь успокоить, и, пока они шагом возвращались к воротам Давида, она пришла в себя. Когда Тибо передавал ее с рук на руки обезумевшей от страха воспитательнице, ему показалось, будто у него отняли часть его самого.
С тех пор прошло три года, но это чувство лишь укрепилось и усилилось, тем более что после смерти короля королева Мария удалилась вместе с дочерью в свои наблусские владения, желая укрыться там от злобы ненавидевшей ее Аньес, которая снова обосновалась во дворце, едва лишь ее сын сделался королем. Бодуэн рад был увидеть матушку и принял ее, но Марию, вместе с маленькой Изабеллой уезжавшую в свой прекрасный край, провожали с поистине королевскими почестями. Молодой король, любивший обеих, прислушался к советам Гийома Тирского, своего прежнего наставника, а тот, зная, на что способна Аньес, благоразумно счел необходимым оберечь вдовствующую королеву и ее дочь от возможных неприятных неожиданностей.
Их отъезд, разумеется, огорчил Тибо, и он искренне обрадовался, узнав, что девочку привезли в Вифанский монастырь: теперь, навещая там Элизабет, он будет получать от своих визитов двойное удовольствие.
От Бодуэна не укрылись чувства, которые его друг испытывал к его младшей сестре. Намекнув однажды на это и заметив, что Тибо залился краской до корней волос и замкнулся подобно устрице, король расхохотался:
— Уж не считаешь ли ты себя в чем-то виновным? Насколько мне известно, любить — не грех?
— Грех — засматриваться слишком высоко. Я всего-навсего бастард.
— Да кто придает этому значение? И, как только ты совершишь какой-нибудь подвиг, я немедленно сделаю тебя принцем. Я — король. И люблю вас обоих.
Больше они никогда на эту тему не заговаривали, но Тибо помнил об обещании друга, зная, что Бодуэн постарается его сдержать.
Об этом он и думал сегодня вечером, следуя за королем в его личные покои, а точнее — в просторную и прохладную комнату, к которой примыкала галерея с аркадами, выходившая в уютный дворик с журчащим фонтаном. Его поселил там король Амальрик, узнав о болезни сына и желая, чтобы тот мог отдохнуть вдали от повседневной суеты дворца-крепости. Лестница в несколько ступенек вела вниз, к ванне. В этих покоях, куда допускали одного только Тибо, распоряжалась Мариетта. Она была кормилицей Бодуэна и не желала никому, даже и придворному лекарю, — впрочем, тот и не пытался возражать, — уступить то, что рассматривала как свою привилегию: обязанность заботиться о чистоте тела юноши и ухаживать за ним так, как требовала его болезнь.
Мариетта была аскалонской крестьянкой, а ее муж выращивал и поставлял во дворец ароматный лук, которым славились эти края[27]. Незадолго до того как Аньес, в то время — графиня Яффы и Аскалона, произвела на свет сына, Мариетта потеряла одновременно мужа, раздавленного рухнувшим на него куском стены, и ребенка, умершего от лихорадки. У нее же самой здоровье было отменное, и молока хоть отбавляй. Кормилица, которую взяли поначалу к графскому сыну, не понравилась матери, и тогда обратились к Мариетте, которая всецело посвятила себя младенцу, чудному красивому мальчику, вернувшему ей смысл жизни. С тех пор она больше с ним не расставалась, а обнаруженная у мальчика проказа не только не обратила ее в бегство, но лишь усилила ее любовь, потому что она знала, что Бодуэн отныне будет все больше в ней нуждаться. Если же говорить о ее внешности, — эта была крупная, плотная женщина с круглым лицом, почти лишенным мимики, но озаренным чудесными темными глазами, которых она ни перед кем не опускала. Неизменно одетая в синее полотняное платье, повязанное белым передником, с упрятанными под белую косынку седеющими волосами, она держала приставленных к Бодуэну слуг в ежовых рукавицах.
Разумеется, когда перед королем и его щитоносцем распахнулись двери, она встретила обоих. Тибо с облегчением услышал, что Бодуэн отказался присутствовать на устроенном его матерью пиршестве, сказав, что не голоден, и прежде всего хочет помыться и отдохнуть.
— А ты мог бы и остаться, Тибо, — заметил он, когда тот, расстегнув кожаный пояс, к которому был подвешен меч, положил его на сундук — Ты проголодался сильнее меня, и матушка тебя приглашала отдельно.
— Вы должны были бы знать, что мне не по вкусу пиршества вашей матушки. Она слишком любит смешивать разные пряности, а вина у нее всегда чересчур крепкие,
