(Милый ты мой, а вот это уже проблема национального значения, которой скоро стукнет сто лет. Поди узнай, ты для школы или школа для тебя. Ты и представить себе не можешь, какие страсти кипят по этому поводу на образовательном Олимпе.)
— Скажи, мог ли ты подумать три года назад, что окажешься однажды в четвертом классе?
— Нет, если честно. Меня вообще хотели оставить на второй год во втором.
— Ну, вот же. Это все-таки произошло, значит, у тебя это получилось.
(По старой памяти, так сказать, по дружбе, открою тебе, что все не так уж замечательно, вопрос решается, так или иначе, и решается на высоком уровне, но это все же произошло, это — реальный факт, мы все здесь, с тобой будем учиться целый год, работать над этим, решать разные задачи, начиная с самой насущной: побороть страх перед этим — тем, что не получается, побороть искушение на это наплевать и привычку валить всё это в одну кучу. В этом городе есть множество людей, которые боятся, что это у них не получится, и считают, что им на это наплевать… Но на самом деле это не так: они выпендриваются, шизуют, плывут по течению, орут, бьются головой о стенку, выламываются как только могут, но если есть в мире вещь, на которую им не наплевать, так это именно это — то, что достает их и отравляет им жизнь.)
— Ничего из этого не выйдет, говорю вам!
— Ладно, вот мы и посмотрим, что это за «это» и «ничего» такие. А заодно и с глаголом «выходить» разберемся, раз уж на то пошло. А то что-то он стал мне действовать на нервы, этот глагол!
Так вот, в этом году мы вспороли брюхо всем этим «это», «всё», «ничего». Каждый раз, когда они всплывали на уроке, мы отправлялись на поиски того, что скрывалось за тоскливыми словечками. Мы выпотрошили безразмерные мешки, выбросив из них все, что перегружает утлую лодчонку — двоечника на пороге гибели. Мы вытряхнули из них всё без остатка — так вычерпывают воду из тонущей лодки, — но, прежде чем отправить их содержимое за борт, мы пристально рассмотрели его.
«Это», во-первых, математическая задача, с которой все и началось.
«Это», во-вторых, упражнение по грамматике, подлившее масла в огонь («Грамматика утомляет меня почище математики, мсье!»).
И так далее: «это» — никак не дающийся английский, «это» — техномузыка, которая «утомляет» его, как и все остальное (лет через десять он сказал бы «не в кайф», а еще через десять — «в лом»), «это» — хоть какой-то результат, которого взрослые ожидали от него (совершенно напрасно) все время, короче говоря, «это» — все аспекты школьного обучения.
Отсюда еще одно «это» — то самое, на которое «мне наплевать» (для проверки преподавательских ушей на прочность добавим «начхать», «насрать», а еще лет двадцать — и к этому списку прибавится «положить», «забить»).
«Это» — ежедневное признание собственных неудач.
«Это» — мнение, которое составили о нем взрослые.
«Это» — унижение, которое он предпочитает преобразовать в ненависть к учителям и презрение к отличникам…
А отсюда уже отказ понимать «это», из которого «ничего» не выйдет, постоянное желание быть не здесь, а где-нибудь «там», заниматься не «этим», а совсем другим, — неважно где, неважно чем.
Тщательное препарирование этого «это» показало моим ребятам, какими они сами себя видят: нули без палочки, забредшие неизвестно как в какой-то абсурдный мир и предпочитающие на это плевать, поскольку никакого будущего здесь им не светит.
«И мечтать-то не о чем, мсье!»
No future.
«Это», или жизнь без будущего.
Только вот в чем дело: когда ты не видишь для себя впереди никакого будущего, то и в настоящем тебе никак не укорениться. И вот ты сидишь за партой, а сам находишься в совсем другом месте, там, где нет ничего, кроме сожалений, где время остановилось, где муки твои будут вечными, и за эти муки кто-то обязательно должен будет заплатить, и заплатить по полной.
И отсюда — моя твердая учительская убежденность: только грамматический анализ способен возвратить их сюда, сейчас, дать им возможность испытать совершенно особое наслаждение, поняв наконец, что же это такое — указательное местоимение, слово чрезвычайной важности, которое мы используем по тысяче раз на дню, даже не задумываясь об этом. Совершенно бесполезно распространяться перед обозленным мальчишкой на морально-этические и психологические темы. Сейчас не до споров — время не терпит.
Выпотрошив и почистив это, мы даем ему определение. Вообще, очень удобное местоимение, чтобы напустить туману в ходе щекотливого разговора. Мы сравнили это с глубоким языковым подвалом, с недосягаемым чердаком, с чемоданом, который никому не удается открыть, с пакетом, забытым в ячейке камеры хранения, ключ от которой потерян навсегда.
«Классно! За этим можно здорово спрятаться!»
Не так уж и классно — в данном случае. Тебе кажется, что ты спрятался, а это начинает потихоньку переваривать тебя самого. Это поглощает нас, и мы в конце концов забываем, кто мы такие.
3
Грамматические болезни лечатся при помощи грамматики, орфографические ошибки искореняются при помощи упражнений, страх перед чтением преодолевается чтением, боязнь не понять — погружением в текст, а привычка думать вообще приобретается благодаря размышлениям, ограниченным темой, которой мы занимаемся здесь, сейчас, на этом уроке, в классе, где мы сейчас находимся.
Это убеждение я приобрел еще в школьные годы. Мне частенько приходилось выслушивать нотации по сему поводу, меня пытались урезонивать, вполне дружелюбно, потому что среди преподавателей нет недостатка в добрых людях. Вот, например, директор коллежа, куда я попал после своего домашнего грабежа. Бывший моряк, капитан корабля, приученный океаном к терпению, отец семейства и заботливый муж своей жены, страдавшей, как говорили, каким-то загадочным заболеванием. Весь в заботах о близких и об интернате, где таких, как я, было больше чем достаточно. Сколько часов потратил он тем не менее, чтобы убедить меня в том, что я вовсе не такой идиот, каким кажусь самому себе, что мои мечты о ссылке в Африку были лишь попыткой убежать от самого себя, что достаточно заставить меня серьезно работать, и мои стенания перестанут мешать моим способностям! Я находил, что очень мило с его стороны проявлять ко мне такой интерес — это при его-то заботах, и обещал взяться за ум, да-да, прямо сейчас. Да вот, как только я оказывался на уроке математики или садился вечером за учебник биологии, чтобы выучить заданное на завтра, от несокрушимой веры в себя, приобретенной за время нашего разговора, не оставалось и следа. А всё потому, что мы с господином директором не говорили ни об алгебре, ни о фотосинтезе, а только о силе воли, о сосредоточенности; обо мне — вот о ком мы говорили, о том мне, который вполне способен подтянуться, директор уверен в этом, если только как следует примется за дело! И этот я, преисполненный внезапной надежды, клялся, что он, этот я, будет стараться, что не станет больше ничего выдумывать; но, увы, десять минут спустя, столкнувшись с алгебраичностью языка математики, он тут же сдувался, как воздушный шар, а вечером, готовясь к завтрашним урокам, уже отказывался понимать что-либо в необъяснимой тяге растений к углекислому газу, усваиваемому при помощи какого-то странного хлорофилла. Я вновь становился прежним кретином, который никогда ничего не сможет понять в этом, по той простой причине, что никогда ничего в этом не понимал.
