часов 37 минут.
— Прекрасно. Значит, сейчас ты увидишь то, чего еще никогда не видела.
И действительно, очень скоро, когда в палате стало темно, над их головами как по волшебству засверкали звездочки. Словно этот потолок был не из серого цемента, а из шоколада, который растаял под солнцем, открыв восхищенным глазам девочки прекрасное звездное небо Марокко.
Сегодня Провиденс должна была увезти с собой эту маленькую девочку, и все они будут грустить и скучать по ней. Ведь она жила здесь с самого рождения. Была частью их больничной семьи. И все же, несмотря на это, они с огромной радостью посмотрят, как ее маленькие ножки в последний раз пройдут по палате, а потом по каменистой дорожке, ведущей к шоссе. И будут глядеть ей вслед из окон, надеясь, что она обернется, перед тем как сесть в машину скорой помощи, которая доставит их в аэропорт.
Рашид и Лейла знали, что во Франции девочку будут лечить лучшие врачи, — Провиденс об этом уже позаботилась. Конечно, никакие средства, кроме пересадки легких, не могли вылечить муковисцидоз, но прогресс в области медицины позволял хотя бы улучшить качество жизни таких пациентов. И кроме того, нужно признать, что по ту сторону Средиземного моря продолжительность их жизни была намного больше.
Рашид накрыл ладонью ручонку Заиры.
— Неужели она так и не позвонила? — спросил он.
— Нет. Она обо мне забыла. Ты посмотри, уже 11:00! А самолет должен был приземлиться еще в 7:15 утра по местному времени. Ведь не может же такси ехать от аэропорта досюда четыре часа! Даже повозка, запряженная ослом, и та приехала бы быстрее.
Да, видно, такой телеуправляемой маме доверять нельзя. Рано или поздно наступает момент, когда она перестает функционировать — то ли батарейки сели, то ли что-то разладилось в механизме, как у всех игрушек, которые на Рождество приводят детишек в восторг, а заканчивают свой век на помойке еще до конца года. Ее мама больше никогда не приедет.
Девочка пыталась укротить свое проснувшееся назойливое облако, поглаживая маленького плюшевого верблюжонка. В последние дни на нее страшно было смотреть. Ее кожа стала мертвенно-бледной. Такой бледной, что казалась голубоватой. Потому что под ее тонким покровом вздувались длинные вены, напоминающие прожилки на мраморных коринфских колоннах. Она похудела, потеряв несколько кило, тогда как ее грудная клетка вдвое увеличилась в объеме. Слабенькое детское сердечко билось из последних сил. У нее осталось только одно желание: умереть или уехать во Францию. Сегодня, по случаю отъезда, она даже надела свою любимую майку с принтом «I love Paris». Ее пальчики судорожно сжимали верблюжонка.
— Я так не думаю, Заира. У нее наверняка какие-то проблемы. Как она могла о тебе забыть? Знаешь, ведь во Франции часто бывают забастовки пилотов или авиадиспетчеров, когда они думают, что им мало платят или что они работают в плохих условиях. Интересно, что уж тогда нам говорить?!
— Самолеты «Аэробус А-320» компании «Марокканские авиалинии» тоже должны быть телеуправляемыми, как мамы.
— Ну, это давно уже известно: все маленькие девочки мечтают о таком подарке на Рождество — о телеуправляемом «Аэробусе А-320», — с мягкой иронией сказал Рашид.
— Да, с той разницей, что для меня Рождество должно было наступить сегодня, в самом разгаре ав…
Она не успела договорить. Все это было непосильно для такой маленькой девочки. Она вложила все свои надежды в этот день. И теперь облако, которое до того медленно душило ее, напитавшись разочарованием, печалью и гневом, неожиданно разбухло в ее груди, как вскипевшее молоко, и обожгло ей легкие. Заиру сотряс жестокий приступ кашля, и простыня тотчас окрасилась багровыми пятнами цвета земляничного варенья.
— Заира! — крикнул Рашид.
Он уложил девочку на бок и начал энергично массировать, помогая извергать эти большие сгустки облака, закупорившие ее дыхательные пути. В потаенной глубине его сердца рождалась бурная ярость, все сметающая на своем пути, наводящая страх на всю палату. Больные, как всегда в таких случаях, смолкли. В черных глазах женщин блестели слезы скорби. Сколько уже раз им казалось, что они ее потеряли, эту малышку. Она была барометром их надежд, их лучиком света во тьме, она несла им тепло и силу, а теперь угасала у них на глазах, точно свечка под злым ветром пустыни. Жизнь ровно ничего не весит. Даже на нашей Земле, где все подчинено гравитации. Мы живем какое-то время, до тех пор, пока не явится за нами болезнь и не вознесет нас к этому звездному потолку. Усеянному фосфоресцирующими пластиковыми звездочками. Made in China.
Сидя в автобусе без кондуктора, подвозившем пассажиров к станции метро, Провиденс постепенно осмысливала все с ней происходящее. Ибо чем энергичнее она действовала, тем ближе сталкивалась с этой сумасшедшей действительностью, уподобляясь мотыльку, который бьется о стекло лампы. Ей чудилось, будто ее забросили в какое-то четвертое измерение, где для нее не будет ничего невозможного. Она стряхнула с себя законы физики и разума, как герои комиксов «Марвел», твердо убежденная, что если человеческое существо в принципе может совершить этот подвиг — самостоятельный полет, — то, уж конечно, этим существом будет она.
В других обстоятельствах она сочла бы свое поведение абсурдным и тотчас развернулась бы, чтобы присоединиться к своим товарищам по несчастью, которые смиренно, как и подобает нормальным, разумным взрослым людям, ждали развязки в нынешнем маразме гигантского муравейника Орли. Однако сегодня утром все стало возможным. И теперь она держала путь в плебейский квартал Парижа, чтобы пройти ультраинтенсивный курс летания под руководством китайского Мэтра. А главное, это казалось ей самым что ни на есть в мире нормальным поступком.
Если бы сейчас в автобус зашел и сел напротив человек с хоботом вместо носа, Провиденс ничуть не удивилась бы. Впрочем, нечто в этом роде произошло три остановки спустя, когда мужчина в тюрбане, высокий, тощий и узловатый, как высохшее дерево, аккуратно положил на соседнее сиденье короткую деревянную доску, утыканную гвоздями, и уселся на нее так непринужденно, словно подложил под себя газетный лист, чтобы не испачкать брюки. Он раскрыл книгу, чей заголовок, напечатанный синими буквами, выделялся на светящемся желтом фоне обложки, и начал громко смеяться, показывая два ряда великолепных белых зубов и встряхивая своими пирсингами, которые мотались во все стороны.
«Ну и что тут такого, — я просто сижу рядом с факиром и держу путь в кабинет великого китайского духовного учителя, чтобы научиться летать, как птица, — подумала Провиденс. — Ничего более странного не может со мной случиться».
Но вот тут-то она и ошибалась.
Наконец Провиденс предстала перед самым могущественным человеком
