– Но Лоренцо умер, а вы живы.
– Может, это была ошибка.
– Жизнь нам отмеряет Бог. Вы думаете, Бог делает ошибки?
Джон ответил не сразу.
– Не знаю. Может быть. Иногда, я думаю, да.
Старик поднес чашку ко рту, выпил, задумчиво покивал.
– Вы еще слишком молоды, Джон, чтобы увидеть совершенство мира. Ничего, это поправимо. Поверьте мне, вы законный наследник по справедливости.
– Почему-то я себя таким не чувствую.
– Потому что вы пока находитесь в некотором шоке. Вся ваша жизнь фундаментально изменилась, и вам еще нужно встроиться в новую жизнь. Это нормально. Вам придется многому учиться, многое узнать, многое понять, прежде чем вы осилите этот шаг… А сейчас бы я с удовольствием, – продолжил Кристофоро Вакки, отхлебывая свой капучино, – поехал с вами во Флоренцию. Показал бы вам кое-что в этом городе. И в первую очередь наш архив. Он хранится у нас в офисе. Кстати, уже пятьсот лет. Хотите?
Эти пятьсот лет, подумал Джон, так легко слетают с его губ, будто он сам их прожил. Будто принадлежит к другой расе – расе бессмертных адвокатов.
– Звучит заманчиво.
– Здесь у нас в подвале хранятся все документы, но в микрофильмированном виде, – сказал Кристофоро. – А я хотел бы показать вам оригиналы, чтобы вы ощутили время и историю. – Он хитро сощурился: – Если, конечно, мне удастся разбудить Бенито.
– Довольно далеко до работы, – сказал Джон, когда они миновали Луку, а дорожный щит указывал, что до Флоренции осталось семьдесят восемь километров.
– Мы не так много работаем, чтобы это причиняло неудобства, – улыбнулся патрон. – Тем более что Данте описывает флорентийцев как алчных, завистливых, надменных людей, от которых лучше держаться подальше.
– Тогда почему бы вам совсем не покинуть Флоренцию?
Кристофоро Вакки сделал неопределенный жест.
– Традиция, думаю. К тому же хорошо смотрится на визитных карточках, когда путешествуешь по миру.
Джон кивнул, глядя в окно:
– Тоже причина.
Говорили они немного. Джон забылся от вида тосканских холмов с их виноградниками, фруктовыми садами и белыми виллами, а старик задумчиво смотрел перед собой.
Когда они въехали во Флоренцию, он велел Бенито высадить их на Пьяцца Сан-Лоренцо.
– Отсюда недалеко до офиса, а по дороге я покажу вам некоторые достопримечательности. Не те, что обычно показывают – Пьяцца делла Синьория, Уффици, Дуомо, Палаццо Питти, Понте Веккио, – это стандартный набор. Но его, я думаю, вам необязательно осматривать в субботу.
Джон кивнул. Правильно, сегодня суббота. Его чувство времени еще пока не упорядочилось.
Машина с трудом пробивалась через бесконечные пробки между колоссальными средневековыми фасадами и наконец остановилась перед кирпичной стеной одной массивной базилики. Кристофоро велел Бенито забрать их у офиса в половине третьего, они с Джоном вышли из машины, и «Роллс-ройс» покатился дальше под заинтересованными взглядами прохожих.
Улицы Флоренции были необыкновенно оживлены. Вся площадь перед церковью Сан-Лоренцо пестрила временными торговыми лотками, между рядами которых протискивались толпы туристов, громко разговаривая на всех языках мира, а мимо тарахтели мопеды. Джон старался не отставать от Кристофоро, который явно чувствовал себя здесь как дома и направлялся к памятнику посреди площади.
– Это основатель династии Медичи Джованни ди Аверардо, – объяснил патрон. Ему приходилось кричать, чтобы его слова пробились сквозь уличный шум. – Он жил в четырнадцатом веке, и его сын Козимо был первым из Медичи правителем Флоренции – главным образом потому, что он был богат. Медичи владели тогда самой крупной банковской империей Европы.
Джон присмотрелся к задумчиво сидящей фигуре, к живым чертам его лица. Тонкости рельефа были скрыты под слоем черной патины из выхлопа и пыли, который походил на грязь столетий, хотя, скорее всего, скопился за каких-нибудь полгода.
– Угу.
– Это было году в 1434-м, если я не ошибаюсь. Но умер он в 1464 году, и его сын Пьер, которого называли Подагриком, умер пять лет спустя от этой самой болезни. И власть перешла к его сыну Лоренцо, которому тогда было двадцать лет. Несмотря на молодость, он правил городом так дальновидно, что позднее его назвали Великолепным.
– А, да.
Опять Лоренцо. Джон еще в школе терпеть не мог эти экскурсионные пояснения, но ему некуда было деваться.
– В 1480 году родился ваш предок Джакомо Фонтанелли, – продолжал адвокат, не сводя глаз со статуи, и когда Джон посмотрел на него сбоку, он понял, что все эти давно минувшие события имеют для этого человека такое же значение и такое же отношение к его жизни, как день его свадьбы. – Лоренцо как раз пережил заговор, жертвой которого пал его брат, и воспользовался случаем, чтобы избавиться от своих врагов. И Джакомо Фонтанелли рос во времена расцвета Флоренции – во времена правления Лоренцо Великолепного. – Кристофоро указал в сторону куполов церкви, перед которой они стояли: – Там, кстати, похоронены все Медичи. Заглянем?
– С удовольствием, – кивнул Джон, изнемогая от жары, пыли, шума и сконцентрированного заряда истории. Представить только, что все это происходило до открытия Колумбом Америки…
Они обошли площадь по краю, добрались до входа в капеллу Медичи, заплатили за билеты и ступили в прохладную тишину крипты.
Многочисленные туристы, держа фотоаппараты наготове, невольно приглушали голоса и изучали надписи, перечисляющие разных членов семьи Медичи. Кристофоро указал на последнюю колонну в правом ряду:
– Там покоится последняя из рода Медичи, Анна Мария Людовика. Тут указана дата ее смерти – 1743 год. На ней род Медичи оборвался.
Они стояли молча, вбирая в себя эту тишину и прохладу с затхлым запахом умерших столетий.
– Идемте дальше, в ризницу, – сказал Кристофоро и загадочно добавил: – Там вам понравится.
Они пересекли сумрачную крипту и по короткому коридору дошли до просторного помещения, которое своим великолепием превосходило все, что Джону приходилось видеть в своей жизни. Вокруг высились колонны и подиумы из белого и пастельного мрамора, обрамляя ниши из темного мрамора. Джон поднял голову к куполу, который возвышался над залом, словно небосвод, и забыл дышать. И все это великолепие было лишь фоном для ряда мраморных статуй, которые казались настолько живыми, что в любой момент могли двинуться с места.
– Боже мой, – пролепетал Джон. Он и не знал, что на свете есть что-то подобное.
– Чудесно, правда?
Джон лишь кивнул. Ему показалось дерзостью то, что совсем недавно он отваживался считать себя художником.
– Кто все это сделал? – спросил он через некоторое время.
– Микеланджело, – ответил Кристофоро Вакки. – Это было его первое творение.
