отца Михаила вздрогнуть от ужаса, – цыгане – изменники, мать вашу! Кому…кому вы доверились? Все цыгане …это убийцы…За их головы…
Его слова оборвал нож, он метко встрял прямо во рту раненого, пригвоздив к земле, и заставил замолчать навечно, заливая снег кровью. Отец Михаил медленно поднял голову и увидел Савелия, склонившегося над ним и бесцеремонно выдернувшего нож из глотки мертвеца.
– Ни звука, святой отец, иначе следующим я перережу глотку тебе, – вытирая окровавленное лезвие о рясу отца Михаила.
– Предатель! – зашипел священник, вскочил на ноги и заорал – Взять его! Взять их всех! Предатель! Все они – предатели!
Люди священника схватились за оружие, но их уже успели окружить плотным кольцом, а Савелий приставил нож к горлу священника.
– Я предупреждал!
– Тцццц….как неловко вышло. Не дергаемся. Вы же не хотите, чтобы я перерезал ей горло? – голос предводителя заставил всех замолчать, – Вам дорога ваша эммм госпожа, не так ли? Она как раз пришла в себя, – он перевел взгляд на девушку и рывком прижал к себе, заставив ту глухо застонать, – Как вовремя. Сложите оружие и станьте на колени.
Ману приблизил лезвие ножа к лицу девушки и, проведя тонким лезвием по скуле, вжал острием в щеку. Та зажмурилась, кусая губы, а он обвел всех сверкающим взглядом. В темноте отцу Михаилу опять показалось, что глаза проклятого цыгана черные как у самого дьявола.
– Все должно было пройти гладко до самого Отрадного. Без жертв, но, видимо, вашему Богу стало скучно. Или он покинул вас, отдав мне на растерзание. Пусть ваши люди сложат оружие, иначе я нарисую на лице вашей госпожи крестик в знак ее святости.
– Сражайтесь с предателями! – завопил священник, – Режьте их!
Но охранники смотрели не на него, а на цыгана, который водил острием кинжала по щеке Ольги.
– Так кому вы присягнули в верности? Вашему олигарху Лебединскому или Богу? Или вы думаете, что кучка охранников сможет справиться с тринадцатью наемниками? – он кивнул своим людям, и в ту же секунду раздалось несколько выстрелов. Трое из людей отца Михаила замертво упали в снег, тот едва успел моргнуть, как его с ног до головы забрызгало кровью.
Остальные швырнули пистолеты, поднимая руки и опускаясь на колени. Ману удовлетворенно усмехнулся и снова повернулся к отцу Михаилу:
– Бог принес в жертву ваших людей, отец Михаил. Остальные жалкие трусы. Савелий, свяжи своего дьяка, да покрепче. Будет сопротивляться – перережь ему глотку. Он мне особо не нужен. Мне была нужна только эта сука. Охранникам вспороть животы, обезглавить, тела в пропасть, а головы закопать.
– Зачем? Они же бросили оружие! Стали на колени! – голос девушки зазвучал в тишине так звонко, что отец Михаил поморщился, обливаясь холодным потом от ужаса и предчувствия смерти. Пусть замолчит! Она разозлит монстра еще сильнее!
Ману дернул девушку за волосы, заставляя посмотреть на себя.
– В нашем мире нет справедливости. Разве отец не научил тебя этому? Как долго я ждал этого дня, Ольга Лебединская. Добро пожаловать в Отрадное, – под истошные крики несчастных, эхо которых разносилось вместе с завыванием ветра, – В мое Отрадное. В мои земли. Позволь представиться – Ману. Сын цыганского барона Баро. Здесь все принадлежит мне. И ты теперь тоже моя!
Глава 9.1
Я никогда не видела столько смерти. Даже после, когда она будет идти за мной по пятам, не забуду этот жуткий день моего прибытия в Огнево. Адскую дорогу пешком. Дорогу прозрения. Так я ее назвала. Потому что только сейчас я увидела, кто и чего стоит на самом деле, как человек меняется за какие-то часы до неузнаваемости.
Нас вели через снежную пустыню. Связали веревками и тянули. Как свору ободранных собак. Он вел меня на поводке. Жуткий Ману в маске. Убийца, живодер и психопат. Слышала историю о том, как цыгане не поладили между собой и вырезали друг друга. Но мне все эти рассказы казались просто страшной сказкой. Отец договорился с оставшимися цыганами, выкупил Огнево, и оно стало нашим. Цыгане больше не враждовали, наступил мир.
Из семьи Баро никто не выжил. Кто-то рассказывал о призраках цыганских ведьм и убитых детей, но это не более чем просто сказки. Местные в деревне крестились когда речь заходила о Баро. Он был самим Сатаной, наркоторговцем, отдавал приказы воровать детей и продавать на органы. Так что никому не было жаль…ни его, ни его ужасную семью. А Ману он врет. Никто не выжил. Я знаю эту историю.
А я не верила в восставших мертвецов. Я тогда мало во что верила… и моя вера медленно выворачивалась наизнанку с каждой минутой этого адского плена.
Когда самозванец шел быстрее, нам приходилось бежать, задыхаясь и спотыкаясь, проваливаясь в сугробы. Два часа, как два столетия. Людей пугает жара и засуха, но нет ничего страшнее снега и льда. Холода, пробирающего до костей, и жажды. Мучительной и иссушающей. Вокруг мерзлая вода, а ты не можешь ее испить, потому что тебе не дают, и в воздухе звучит звук выстрела. Ману наказывает каждого, кто смеет зачерпнуть снег, превращая наш путь до самого поместья в адскую пытку.
Я не смотрела под ноги, я уже старалась не смотреть и не думать ни о чем. Только выжить и дойти в Огнево. Мне почему-то казалось, что там все будет иначе, что там – наши люди, там тело Артема, там папины парни, и они отобьют нас у проклятых черных шакалов, которые посмели напасть на отряд Ольги Лебединской и схватить ее в плен.
Никогда до этого я не задумывалась о том, что же на самом деле значит предательство. Я видела иные ценности, я выросла с иными представлениями о чести. Пусть я не молилась Богу и не приняла постриг, но я с трепетом относилась к тем, кто верил.
От усталости рябило перед глазами, а туфли стерлись и промокли, и я уже не чувствовала пальцев от дикого холода. Мира поддерживала меня под локоть, когда я спотыкалась. Она растирала мне руки. Мне казалось, кожа под веревками вздулась волдырями и, когда их снимут, она облезет струпьями.
– Попроси, он пощадит тебя, развяжет. Он же предлагал! Зачем ты отказалась? Мне невыносимо видеть твои мучения!
– Просить? Его? Я лучше сдохну, чем попрошу о чем-то этого проклятого ублюдка.
– Ты женщина. Всего лишь слабая женщина, попавшая в плен. Кто посмеет тебя осудить?
– Чем я лучше всех остальных? Они идут, и я буду идти. Они умрут, и я умру. Ты же не просишь для
