– Слишком короткая стрела.
– Хм? – Ульфа подняла на меня глаза, отвлекаясь от работы.
– Стрелы в моем колчане. Две из них я изготовил сам, из веток апельсинового дерева. И две отобрал у парня, с которым подрался по дороге.
– Один из мальчиков, сопровождавших рыцаря, был одет просто превосходно, – доверительно сообщила Ульфа. – Я внимательно все рассмотрела при первой же возможности. Красные штаны, клянусь печенкой Гарсега!
– Это Свон. А как тебе показался другой мальчик?
– Другой-то? О, он совсем неприметный, – сказала Ульфа. – Похож на моего брата, но, возможно, станет довольно привлекательным парнем через год-другой.
– У него был лук вроде моего?
– Больше вашего, сэр. – Она закончила обрезать излишки ткани и начала шить крупными стежками, длинной костяной иглой. – С виду слишком большой для него. У брата тоже был лук, только он сломался. Папа говорит, длина лука без тетивы не должна превышать рост стрелка, а я чаще всего видела луки гораздо меньшего размера. Как ваш, сэр.
– Мне нужны стрелы подлиннее, – сказал я. – Твой папа знает, как определять нужный размер стрелы?
Не переставая проворно работать иглой, она отрицательно потрясла головой.
– В таком случае сообщу тебе правило, которое я только что вывел. Длина стрелы должна равняться расстоянию от кончика указательного пальца вытянутой левой руки до правого уха стрелка. Мои стрелы гораздо короче.
– Вам придется найти другие.
– Мне придется изготовить другие, и я изготовлю. А если я скажу тебе, что я и был тем самым мальчиком с большим луком?
Игла замерла на половине стежка, и Ульфа подняла на меня глаза.
– Вы, сэр?
Я кивнул.
Она рассмеялась.
– Мальчишка, который был здесь вчера? Да я могла бы, наверное, обхватить пальцами его руку. Вашу руку я едва ли сумею обхватить и обеими ладонями.
Отодвинув в сторону штаны, которые она шила для меня, Ульфа встала.
– Я попробую, раз вы не против?
– Если вы не против. Да, пожалуйста.
Обеими ладонями она не сумела обхватить мою руку, зато погладила ее.
– Вам самому впору быть рыцарем, сэр.
– Я и есть рыцарь.
Думаю, мое заявление удивило меня самого еще больше, чем Ульфу. Однако я вспомнил слова Равда: «Мы называем рыцарем человека, который…» – и исполнился уверенности.
– Я сэр Эйбел, – добавил я.
Острые соски ее грудей, обтянутых тканью сорочки, скользнули по моему локтю.
– Тогда у вас должен быть меч.
– Меч носят не только рыцари, – сказал я. – Но ты все равно права. Я раздобуду меч. Шей дальше, Ульфа.
Когда она дошила штаны и принялась за рубашку, я сказал:
– Твой отец боялся, что сэр Равд изнасилует тебя. Ты так сказала.
– Снасильничал бы. – Она кивнула. – Но не только потому, что у него такое имя[1]. Его имени отец тогда еще, наверно, и не слышал.
– Да, наверно, не слышал. А твой отец не боится, что я тебя изнасилую?
– Не знаю, сэр Эйбел.
– Мужчина, готовый изнасиловать женщину, способен и на более тяжкие преступления. У тебя есть мать, Ульфа?
– О да. По милости Гарсега она по-прежнему с нами.
– Но она не может шить, поскольку ослепла или покалечила руки?
Ульфа перекусила нитку и на мгновение задумалась.
– Очень даже может, сэр Эйбел, клянусь вам. Она научила меня шить, и мне с ней не сравняться. Только для того, чтобы хорошо шить, нужен солнечный свет.
– Понятно. А кто сейчас находится в доме? Перечисли всех.
– Вы и я. Мама, папа и брат Тауг.
– В самом деле? Они сидят тихо как мыши. Я не слышал ни шепотка, ни скрипа половицы, только наши с тобой голоса. Ты знаешь, где сейчас твоя мать?
Ульфа ничего не ответила, но я проследил за направлением ее взгляда и открыл дверь, ведущую в убогую комнатушку, похожую на чулан. В дальнем углу каморки сидела, съежившись, женщина примерно одних лет с Брегой, с расширенными от страха глазами.
– Не бойтесь, матушка, – сказал я. – Что бы ни случилось, я не причиню вам или вашей дочери вреда.
Она кивнула и растянула губы в улыбке – с таким мучительным усилием, что я отвернулся.
Ульфа поспешно подошла, желая отвлечь мое внимание.
– Примерьте рубашку. Мне нужно посмотреть, не мала ли она вам.
Я примерил, и она засуетилась вокруг меня, словно муха над банкой варенья, повторяя снова и снова, что плечи у меня широкие, как амбарные ворота.
– Наверное, вы считаете себя обычным человеком, а всех нас карликами.
– Я видел свое отражение в воде, – сказал я. – Я купался в реке с женщиной по имени Дизири, и…
– Дизира?
– Нет. Дизири, моховая дева, которая, думаю, и дала Дизире свое опасное имя. Она все время старалась держаться в тени, но исчезла, когда солнце поднялось высоко. Я случайно оказался на солнце и увидел свое отражение в воде. Прежде я… отставал в развитии, Ульфа. Что-то мешало мне расти с годами. Дизири говорила что-то такое, и она убрала помеху, препятствующую моему росту. – Превозмогая душевную боль, я добавил: – Полагаю, ради собственного удовольствия.
Ульфа сложила губы буквой «о» и промолчала.
– Так или иначе, теперь я такой, какой есть, и мне придется изготовить стрелы подлиннее.
Ульфа неуверенно проговорила:
– Мы стараемся не портить отношения с эльфами.
– И у вас получается?
– Ну, отчасти. Иногда они исцеляют наших больных и присматривают за стадами, пасущимися в лесах.
– Покуда вы отзываетесь о них хорошо и оставляете для них пищу?
Она кивнула, но избегала смотреть мне в глаза.
– Мы с Бертольдом Храбрым время от времени оставляли для них миску бульона и кусок испеченной в золе лепешки.
– Еще мы поем песни, которые им нравятся, и… совершаем обряды в местах, о которых нельзя упоминать вслух.
Игла Ульфы проворно сновала взад-вперед.
– Песни, которые нельзя пропеть чужакам, и обряды, о которых вы не вправе говорить даже между собой? Бертольд Храбрый рассказывал мне что-то такое.
После продолжительного молчания Ульфа сказала:
– Да. Обряды, о которых нельзя говорить.
