– Феликс, – лениво проговорил он. – Набегался? Иди жрать, миска на кухне.
Воображение меж тем разыгралось не на шутку – полутемная гостиная растворилась в небытие, стоило лишь на секунду смежить веки. Когда он вновь открыл глаза, то под ногами, с боков, над головой – всюду его окружало небо в миллиардах незнакомых созвездий (он попытался было отыскать хотя бы одну из Медведиц или Полярную звезду. Тщетно). Прозрачное поле лежало перед ним – в какую сторону ни посмотри. Это навевало самую настоящую жуть. Ему отчаянно хотелось вырваться отсюда, вернуться в реальность… Но он продолжал висеть, распятый меж граней Кристалла, бестолково перебирая ногами, – сначала шагом, потом переключаясь на бег, затем, когда сердце начинало бешено колотиться где-то возле горла, – снова на шаг.
Он лихорадочно оглядывался вокруг, надеясь отыскать хоть какой-то ориентир. Предмет, за который мог бы зацепиться взор. Стоило его отыскать – и видение бы пропало, нашлась бы дорога обратно, в привычный мир… Почему-то Марк в просветах затягивавшей, словно трясина, паники уверял себя, что натолкнется на древний камень, обросший бурым мхом, с надписью на старославянском и со стрелками-указателями: пойдешь направо – коня потеряешь (нестрашно: где он, конь-то?), налево – сам откинешься (ничего, еще поглядим), прямо…
Но камня не было.
Вместо него посреди звездного пространства висел Шар. Метра полтора в диаметре, загадочно пульсирующий и переливающийся холодными огнями, напоминающими северное сияние. Марк почувствовал, что у него ослабли коленки. Он медленно подошел и осторожно дотронулся до гладкой поверхности. До него доносилась невнятная многоголосая речь – словно кто-то флегматично крутил ручку настройки приемника. Далеко, на пределе слышимости, требовательно произнесли:
– Дядюшка Еремей, прикажи, чтобы мне выковали меч!
– Мал ты еще, княжич, – ответил неведомый мужчина. – Порежешься ненароком.
– Батюшка хотел, чтобы я вырос воином. Какой же из меня воин без оружия?
Голосок был детский – неокрепший, но звонкий. Марк испуганно отпрянул. За шиворот посыпалось что-то холодное и колючее. Пушистая еловая лапа, освободившись от снежной шапочки, радостно выпрямилась, словно красуясь перед сестрами-соседками. Морозный воздух вздрогнул от тяжелого конского топота. Марк не видел всадника – не было времени оглядываться. Всадник нес смерть, этого знания было достаточно. И он лихорадочно пытался уползти подальше, утопая в вязком снегу и упрямо двигаясь вперед (или назад? Или вовсе по кругу?), уже точно зная, что обречен. Его нагоняли крупной размашистой рысью. Когда до беглеца осталось десятка два шагов, всадник, не глядя, вытащил из темно-красного колчана стрелу, вложил ее в тугой лук из рога тура и широким движением, до правого плеча, натянул тетиву…
Глава 5
ПРЕДДВЕРИЕ СОБЫТИЙ
Вепрь вылетел из чащи, будто злой дух, – черный, покрытый густой длинной шерстью, с налитыми кровью глазками на громадной башке. Кто-то, животное или человек, потревожил его нору, и теперь разъяренный зверь мчался вперед, не разбирая дороги, в поисках врага, обуреваемый единственным страстным желанием: сбить с ног, растоптать копытами, разорвать на части железными клыками, насытиться запахом свежей крови и идти дальше – утолять жажду убийства.
Девочки-служанки завизжали и бросились врассыпную, а одна, самая нерасторопная, осталась лежать на снегу. Лохматый гнедой коняга испуганно дернулся, порвал упряжь, сани развернуло кругом и опрокинуло – тюки со снедью, бочонки с медом и маслом, несколько богатых собольих шуб (подарок настоятелю Кидекшского монастыря) – все разбросало по дороге. Вепрь с чужой кровью на клыках носился взад-вперед страшными зигзагами, выискивая новую жертву. Дядька Месгэ, пожилой мариец, с трудом приподнялся на одно колено, попытался дотянуться до топора… Куда там. Топор намертво застрял под опрокинутыми санями. Выхватил нож из-за пояса, крикнул что-то хриплым голосом, отвлекая на себя внимание, – вепрь тут же развернулся, сбил на землю (дядька даже вздохнуть не успел), втоптал в кровавый снег и рванул клыками… И княгиня Елань осталась без защиты.
Зверь остановился и утробно хрюкнул. Близко посаженные глаза сверкнули, он поводил громадной головой во все стороны и замер, увидев высокую светловолосую женщину в расшитой собольей шубке. Нож из руки мертвого марийца отлетел в сторону. Женщина медленно, не отводя взора от врага, нагнулась, подобрала оружие и, выставив его перед собой (господи, да что ему этот нож!), встала, прислонившись спиной к дереву. Побелевшие губы шевелились – она читала молитву… Или просила лесное чудище броситься наконец и завершить начатое. Мочи не было больше стоять и ждать смерти. Все, кто сопровождал княгиню на моленье в отдаленный монастырь, уже отошли – ее служанка Донюшка и Старый Месгэ лежали неподвижно, застывше, низкорослый кряжистый коняга завалился на бок, выставив напоказ разорванное брюхо и тяжело дышал сквозь розовые пузыри – все медленнее, медленнее… Кровавая полоса тянулась вслед за ним от самых саней, шагов на десять. Видно, несчастное животное пыталось бежать, в горячке не чувствуя боли… «Вот такой же след потянется и за мной, – вдруг подумала женщина. – Я побегу, потом потеряю силы и поползу неведомо куда и зачем – все равно ведь не спастись».
Ей была знакома эта ощеренная клыкастая морда. Долгих семь лет прошло с тех пор, как князь Василий Константинович отправился в дальний поход на мятежного мордовского инязор Пуркаса – таково было повеление великого князя Владимирско-Суздальского Юрия.
Странная это была война. Тяжелая русская конница, точно полноводная река, вливалась в дремучие леса на правобережье Оки и волей-неволей растекалась на десятки ручейков, которые удалялись друг от друга, теряя силу и блуждая средь непроходимых чащоб. Время от времени они натыкались на зимники – укрепленные деревянным частоколом селения. Изготавливались к штурму, шли на стены, били в ворота тяжелым бревном-тараном, а когда наконец врывались за укрепления, находили лишь пустые дома – ни жителей, ни провизии, ни скотины… Противник исчезал из-под носа, еще глубже заманивая конные дружины в дебри и болота и изматывая мелкими стычками. Русские войска растянулись. Преследуя отступавшего Пуркаса, дружина князя Василия двинулась в глубь Ожской пущи, где стояла твердь Илика – большая деревянная крепость с четырьмя сторожевыми башнями и двумя воротами, опоясанная широким рвом и земляным валом. Поняв, что малой дружиной крепость не взять, Василий Константинович велел остановиться, разбить лагерь, а сам послал вестового к основным силам. Те, получив приказ поспешать, пришпорили коней… Однако до Ожской пущи было еще два дневных перехода. А за это время инязор Пуркас тайно обошел князя с тыла и ударил – внезапно, большими силами, сразу с нескольких сторон…
Долгих семь лет прошло, как юная княгиня, носившая под сердцем наследника, стояла у раскрытых городских ворот Житнева и, изо всех сил сдерживая слезы, смотрела в спину уходившего в поход мужа. Пять лет минуло, как она стояла на том же самом месте, вглядываясь в угрюмые запыленные лица кметей, напряженно ожидая, когда же мелькнет знакомый алый плащ. Потом она увидела повозку, которая медленно двигалась в середине людского потока. Ближайшие дружинники прикрывали ее с боков ясеневыми щитами. Елань (еще ничего не понявшая, но ноги уже подгибались, будто сделанные из подтаявшего масла) с трудом подошла поближе. Воины молча расступились.
