и не спрашивать в некоторых случаях. С психиатрией это не так. Все, что мы можем узнать, мы узнаем через опрос и осмотр – что человек говорит, как он выглядит, что он делает. С его слов и со слов окружающих. То есть все критерии субъективные. И это проблема, изначально заложенная в саму суть психиатрии как области медицины, занимающейся психическим здоровьем. Ее бесконечно пытаются решать с помощью новых методов диагностики. На моей памяти за 20 лет практики это вторая или третья попытка. Сейчас что-то пытаются сделать с интерлейкином и С-реактивным белком. Утверждают, что таким образом можно добиться 80 %-ной достоверности в диагностике депрессии по анализу крови. Я, конечно, очень им желаю победы в бою, но сильно на это не рассчитываю. Невозможно на нынешнем уровне понимания психики лабораторно диагностировать психиатрическое состояние. Потому что нет материального носителя. В смысле, он есть, конечно, – мозг, но лабораторные методы могут отразить лишь нейробиологию в целом, а не отдельные психические процессы. А там, где в психиатрии есть точная диагностика, – это обычно неврологическое по сути заболевание, формально оказавшееся в категории психических (как эпилепсия или болезнь Альцгеймера). Это, конечно, великая мечта – чтобы можно было взять кровь или даже засунуть человека в фМРТ и точно сказать: у тебя депрессия/тревожность/биполярка или что угодно. Но пока у психиатров инструментарий ровно тот же, что был 100 лет назад, – поговорить.
Великий уравнитель
Депрессию часто считают «проблемой первого мира», знакомой лишь наиболее цивилизованным странам. Но статистика показывает, что у этой болезни нет гражданства. Согласно докладу ведущих мировых университетов для Всемирной организации здравоохранения[114], в 2010 г. потери трудовых ресурсов из-за депрессии в Ливии и Сирии составляли 1600 человеко-лет на 100 000 человек. (Для сравнения: в Германии – 1180 человеко-лет на 100 000 человек.) Лидером же по распространенности и тяжелым последствиям расстройства оказался Афганистан – страна, жителей которой вряд ли можно упрекнуть в отсутствии «реальных проблем».
Не менее распространенный стереотип «депрессия – болезнь среднего класса». Действительно, у людей с достаточно высоким уровнем достатка больше времени задумываться о своем душевном состоянии и больше возможностей получать квалифицированную медицинскую помощь. Но, как мы помним, депрессия возникает отнюдь не от избытка свободного времени – просто у большинства людей, находящихся за чертой бедности, нет возможностей платить за услуги платного психиатра, а к государственным психдиспансерам принято относиться с опаской. Поэтому многие не обращаются к врачам и не получают должного лечения. В то же время бывает и обратный процесс: у людей с депрессией часто возникают проблемы на работе, они меньше получают, и их уровень жизни снижается.
«Многие бедняки в Америке страдают депрессией – не просто чувством забитости и унижения от жизни на дне, а клиническим заболеванием, симптомы которого включают в себя социальное безразличие, неспособность встать с постели, нарушения аппетита, социальные страхи или беспокойство, повышенную раздражительность, непоследовательную агрессивность, неспособность позаботиться о себе и о других»[115], – пишет Эндрю Соломон в «Демоне полуденном». Его точка зрения подкрепляется исследованиями: еще в 2003 г. метаанализ показал, что чем выше социально-экономический статус человека, тем ниже у него вероятность возникновения депрессии, а в качестве примера более свежих данных можно привести исследование немецких ученых из Института Роберта Коха в 2017 г., показавшее те же результаты[116], [117].
Антидепрессант – таблетка счастья?
Большинство людей сложно уговорить принимать таблетки от психических расстройств. Во-первых, для многих это означает признаться в собственной слабости и невозможности справиться с депрессией силой воли. А во-вторых, не так-то просто принять тот факт, что тонкие материи душевного самочувствия можно исправить какой-то химией. Один из самых распространенных страхов: лекарства могут сделать что-то с личностью человека, изменить саму его суть, его характер. Не менее популярный миф: антидепрессант – своего рода таблетка счастья; стоит начать его принимать, и вы станете блаженным «овощем», равнодушным к любой трагедии мироздания. И подсядете на эти таблетки, променяв сложную и богатую эмоциональную жизнь на химическое удовольствие, на ровный комфорт человека, которого ничто по-настоящему не трогает.
На самом деле эти опасения имеют под собой мало оснований. Начнем с того, что, если бы антидепрессант и правда действовал как «таблетка счастья» – то есть создавал отличное настроение нон-стоп, вне зависимости от исходных данных, он работал бы так для всех – как для страдающих депрессией, так и для здоровых. Между тем исследование психологов из Университета Осло показало, что здоровому человеку антидепрессант особо ничего не дает: врачи разделили здоровых подопытных на две группы и одной группе давали лекарства[118]. Принципиальной разницы между группами замечено не было – индивидуальные реакции варьировались, но ученые не обнаружили ничего такого, что позволило бы с уверенностью сказать, что антидепрессанты облегчают жизнь и здоровым людям.
Во-вторых, сам механизм действия антидепрессантов рассчитан не на то, чтобы «апгрейдить» мозг, а на то, чтобы «отремонтировать» его, исправив существующие неполадки. Если грубо упростить, то все антидепрессанты рассчитаны на нормализацию обмена нейромедиаторов в мозге.
История лечения
В XVI в. знаменитый врач и алхимик Парацельс обнаружил, что опий растворяется в спирте лучше, чем в воде. Получившийся 10 %-ный раствор опия, обладающий обезболивающими свойствами, он назвал «лауданум» (лат. laudare – «восхвалять»). Спустя 100 лет о его волшебных свойствах в докладе «Медицинские наблюдения, касающиеся истории и лечения острых заболеваний» (Medical Observations Concerning the History and Cure of Acute Diseases) рассказал английский врач Томас Сиденгам. Он предлагал лечить лауданумом самый широкий спектр болезней, в том числе и то, что мы сейчас называем депрессией. В следующие три века опиаты использовались в качестве главного средства для борьбы с меланхолией, и, как писал Джон Фаулз в романе «Любовница французского лейтенанта», в Викторианскую эпоху лауданум «вкушали чаще, чем святое причастие». Лишь в начале ХХ в. человечество стало замечать негативные последствия злоупотребления опиатами: физическое привыкание, усталость, бессонницу и многие другие – и к середине века перед медиками встала задача искать новые средства борьбы с депрессией. Как это часто бывает, помогла случайность.
В 1951 г. ученые Ирвинг Селикофф и Эдвард Робицек исследовали действие нового лекарства от туберкулеза – ипрониазида – на тяжелобольных пациентах в одном из нью-йоркских госпиталей. От туберкулеза лекарство не очень помогало, но в ходе лечения врачи заметили, что психическое состояние терминальных больных значительно улучшилось[119]. Так мир узнал о первом поколении антидепрессантов – ингибиторах моноаминоксидазы (ИМАО). Эти препараты блокируют вещества, отвечающие за разрушение целого ряда нейромедиаторов (в их числе серотонин) и ряда гормонов. Проблема в том, что им была свойственна токсичность и очень плохая сочетаемость с другими препаратами: лекарства блокировали часть ферментов печени, и организм просто терял возможность
