перекосились их лица. Это могло бы насторожить меня, но нет.
– Спасибо, Чарли, – сказал Марк, когда мы с ним поравнялись. – Ты настоящий товарищ.
– Надеюсь, это будет вам уроком, – начал было Чарли, но тут один из техасцев схватил ружье и выстрелил. Чарли повалил нас обоих на землю, но Марк в ту же секунду вскочил на ноги, схватил ружье, которое Чарли уронил, и выпалил по техасцам, которые пытались перелезть через ограду. Всё произошло так быстро, что я не успел понять, в чем дело. Я лежал на земле, в ушах у меня звенело от выстрела.
Марк чертыхался рядом. В темноте он был сам на себя не похож. Он выглядел так, как будто был способен на убийство, и сожалел лишь о том, что промахнулся. Ну что ж, они тоже промахнулись. Не стоит так уж сокрушаться, когда ты мог бы уже быть трупом, но тебя спасли.
– Эй, Чарли, можешь уже вставать, – сказал я, но Чарли не шевелился. Я выкатился из-под него. – Ну, давай, – сказал я и в нездоровом белом свете уличных фонарей увидел аккуратную дырку над левым глазом Чарли. Он был мертв.
Я не разговаривал о случившемся ни с кем, кроме Кэти и Марка. В следующие несколько недель мне казалось, что я живу в замедленной съемке, а окружающие – в ускоренной. Мама вернулась из больницы, я завалил химию, Анджела выскочила замуж за какого-то мутного дружка одного из братьев. Я каждый день звонил Кэти. Полиции всё рассказал Марк. Полицейские были очень впечатлены тем, как Чарли спас нам жизнь и всё такое. Это были местные копы, они знали его и любили. Они разрешили нам забрать его машину. Я взял ее, решив, что он отдал бы ее нам, если б успел.
Видимо, я странно вел себя в те дни, потому что однажды Марк сказал мне:
– Слушай, чувак, Чарли знал, что за народ ходит к нему в бар. Почему, думаешь, он держал наготове ствол? Он знал, что у этих ковбоев есть ружье, и знал, что рискует.
– Он сказал нам быть поосторожнее, – сказал я. Я не мог выкинуть из головы совет Чарли. – Не надо было ему лезть снимать нас с крючка, Марк, ты разве не понимаешь? Это же не книга какая-нибудь, не шоу по телевизору – раз, и ты труп, вот и всё. Это по-настоящему, Марк, всё, Чарли мертв! А мог так хорошо жить, его не призвали, у него был его бар, всё у него было, а мы всё просрали.
– Ничего мы не просрали, Брайон. Так бывает, вот и всё.
– Так не бывает, – сказал я.
Марк не понимал, а вот Кэти поняла. Я проводил с ней всё больше и больше времени. Теперь у меня была машина, так что мы с ней стали часто ездить прокатиться и выпить колы. Мы всё время разговаривали о том, что мы чувствуем, я пытался объяснить ей, как я переживаю из-за Чарли, как всё это меня потрясло. А она рассказывала о себе, о том, как она больше всего на свете хочет поступить в колледж, как она беспокоится за Эмэндэмса, как живется в большой семье (мне это было незнакомо). Она была очень умная, но многого не знала. Она была одна из немногих по-настоящему невинных девчонок, из всех, кого я встречал. Но с ней я мог разговаривать обо всем на свете лучше, чем с кем бы то ни было, лучше, чем с Марком.
Через несколько недель мы поехали в парк, сидели там и целовались. И для меня это было внове, потому что я перестал думать только о себе и больше не стремился урвать всё, что смогу.
Марк тоже вел себя странно. Он подолгу смотрел на меня, думая, что я не замечаю, как будто хотел высмотреть в этом незнакомце Брайона, как будто пытался понять, кто я такой. Однажды вечером он почти сорвался на меня, когда я сказал ему, что поеду тусить с Кэти, а не с ним. Казалось, он чувствовал, как что-то ускользает, и пытался это удержать. Я не мог помочь ему: я сам пытался удержаться. Он как будто ревновал меня к Кэти. За все те годы, что я знал его, за все те годы, когда я встречался с кучей других девчонок, он никогда раньше так себя не вел.
Я менялся, а он нет.
6
В конце концов техасцев поймали и отдали под суд. Мне пришлось пойти в суд: я был свидетелем. И Марку тоже. Поначалу он не спускал с меня глаз, видимо, не мог забыть, как я слетел с катушек у Чарли в баре, еще до того, как появилась полиция. Марку было не о чем беспокоиться: я прошел через весь процесс спокойным, собранным, онемевшим и пустым. Я словно диктофон проигрывал что-то записанное раньше и не имевшее ко мне отношения. Процесс закончился быстрее, чем я рассчитывал, видимо, потому что у техасцев не было адвоката, – их приговорили к пожизненному заключению. Я не почувствовал ни мстительной радости, ничего такого. Мне правда было всё равно, накажут их или нет. Чарли был мертв, этого было не изменить.
Я пытался понять, почему же это так меня потрясло. Я знал, что люди, бывает, умирают, хотя до сих пор не могу себе представить, что и я когда-нибудь умру. Мой отец умер, так что я знал, что и близкие люди тоже умирают, точно так же, как незнакомцы. Наверное, я просто не мог вообразить этого: вот ты стоишь живой, разговариваешь, думаешь, живешь, ты просто есть, а потом раз – и тебя нет. Это меня по-настоящему беспокоило. Насильственная смерть – это не то же самое, что любая другая: в аварии, от болезни или от старости. Это просто не то же самое.
Той зимой мы с Марком благодаря участию в процессе стали местными знаменитостями. Вобы приглашали нас на вечеринки, в школе на нас пялились, и даже учителя стали обращаться с нами иначе. Я просто терпел, а вот Марку это, похоже, даже нравилось. Но и он тоже грустил из-за смерти Чарли, так что когда люди лезли к нему с расспросами, он затыкал их.
Мы с Марком теперь часто приходили к бару, садились на тротуар напротив и смотрели на окна, заколоченные досками. Просто сидели и молча смотрели. Странно, что мы часто вообще не думаем о людях, пока они не умрут.
