балык я вам не дам! Обойдетесь воблой. А еще лучше было бы кильки купить".
Она вернулась в террасу с воблой, которая тут же была разобрана.
— Нет, ты мне скажи, — настаивал Левушка, — убийца понятие наследственное или приобретенное? Я помню, была теория про определенную форму черепа и все такое прочее…
Артур уже рот открыл, но его перебил Сидоров–Сикорский.
— Нет, Левушка милый, здесь все как‑то не так, — сказал он, постукивая рыбиной по краю стола. — Дело не в том, что он — убийца, а в том, что по своему генетическому коду он может быть отличен от большинства людей его этноса. А потому он приобретает свою форму приспособления. Если у меня рост три метра вместо одного метра семидесяти, но, наверное, я изберу образ жизни не такой, как Петр, Иван и Михаил. Я буду в баскетбол играть или работать дядей Степой–светофором. Наверное, так же обстоит дело с убийцами…
Дальше вопросы посыпались как горох из мешка.
— А слабый характер — это генетическая штука?
— Понятие силы и слабости — вещь генетическая. Равно как и ум.
— А что такое — ум? Я думаю, что ум — инстинкт выживания рода.
— Ум — это характеристика вашего быстродействия и объем перерабатываемой информации, — сказал Артур. — Например, я как умный человек замечаю, что выпивки до черта, а закуска кончается.
— Теть Маш, нарежь колбаски, — попросил Лева. — И овощей что ли принеси.
Когда Марья Ивановна вернулась на террасу, слово держал Лев. Сколько она пробыла на кухне, минут пять, не больше, а они со своим трепом уже во–она куда ускакали!
— Мы должны уповать на теорию конвергенции. К этому придет и социалистическая система, и рыночная. Все сойдется в одной точке и человечество вплывет, если угодно, в своеобразный коммунизм. Конечная цель одна, и она вполне достижима. Когда мы придем к техническому социуму, то отпадет необходимость в сознании реальных жизненных благ, необходимых нам для выживания. Также как в Беловежской пуще зубры не понимают, откуда для них появляется холодной зимой корм, так и людям будет не обязательно знать, кто нас поит и кормит. Машины будут сами себя воспроизводить, и нас обслуживать…
— Понятно, у них будет собственная жизнь, а люди, как бы в заказнике…
Марья Ивановна тихо вышла из комнаты. Уж не до утра ли она вздумали здесь сидеть? Сейчас наша терраса — их заказник. Лева еще долго говорил.
-… У людей будет происходить своя полнокровная жизнь — любовь, искусство, все что угодно. Жизнь Адама и Евы. Откуда ушли, туда и придем.
— А войны? Не может быть, чтоб человек по природе своей не стал воевать с той же машинерией.
— Технический социум будет регулировать быт, следить, чтобы не было войн, как мы сейчас регулирует стычки между кабанами и волками. Человек сам создает своего Бога — техническую цивилизацию. Теть Маш, чайку бы сообразить… или кофейку.
Неслышными шагами на террасу пришла Марья Ивановна с огромным подносом, на котором уместились и чашки, и заварной чайник, и початый торт в круглой коробке. Лева прошипел сидящей рядом Инне:
— Помоги тетке. Она не обязана обслуживать всю эту кодлу. Она не служанка здесь.
Инна резво встала, слегка оттеснила от стола Марью Ивановну и попыталась взять у нее поднос. Та удивилась и не только не отдала, но вцепилась в ручки подноса, словно уверена была, что Инне не под силу удержать такую тяжесть. Со стороны это не было похоже на борьбу, они словно в вежливости состязались, как Манилов с Чичиковым. В конце концов, Инна одолела пенсионерку. Марья Ивановна сделала шаг назад. В этот момент и раздался в темноте громкий хлопок. Никто вначале не понял, что это был выстрел. Лева негромко ахнул и прижался к спинке кресла, держась за грудь.
— А–а-а! — закричала Марья Ивановна и кинулась к племяннику. — Я говорила. Я предупреждала!
Лева сидел белый как мел, через пальцы его, прижатые к груди, сочилась кровь, а сам он вдруг начал медленно сползать с кресла.
— В него стреляли! — взвизгнула Инна, и поднос с грохотом полетел на пол.
— Меня убили, — повторил вслед за ней Лев и потерял сознание.
11
Фельдшера Макара Ивановича, которого все в округе называли "Ветеринар", кличка у него была такая, Флор привез через час. Врача Надежду Ивановну на этот раз доставить в Верхний Стан не удалось. Вечером она праздновала свое сорокалетие и теперь находилась в полной отключке. На этом же банкете находилась в полном составе и кашинская милиция, поэтому заезжать за опером Зыкиным тоже не имело смысла.
Но если бы опер и не назюзюкался в стельку, ему все равно было не суждено попасть в эту ночь в Верхний Стан, потому что Флор о нем просто не вспомнил. Не до того было. Одно дело, когда неведомый труп в деревне нашли, и совсем другое, когда Льва ранили в левую сторону груди. Там же сердце! Врач нужен, а не мент. Фрол даже мысленно запрещал себе говорить слово "убили", хотя на первый взгляд оно так и выходило. Удивительно, если он вообще еще жив.
Левушка был не только жив, но и в сознании. Он сидел в том же кресле, прикрытый пледом. Голую грудь его стягивала повязка, через которую проступило кровавое пятно. Вид, конечно, ужасный. Не просто бледный, а серый, глаза испуганные, зрачки суженные, дрожит весь.
— Пуля навылет, — констатировал фельдшер, осмотрев раненого. — Повезло вам, молодой человек. Очень повезло, — и добавил загадочное слово, — средостение.
— Какое еще — средостение? — переспросила Марья Ивановна. — И что значит — повезло, если моего племянника чуть не убили?
— Вот именно — чуть. Несколько миллиметров в сторону, и пиши пропало. Стрелял опытный убийца, хороший стрелок. Метился он точно. Но у вашего племянника при его неспортивном сложении сердце несколько опущено, впрочем как и все жизненно важные органы. Мышцы дряблые — понимаете?
Лева тихо застонал.
— Больно? — обратился фельдшер к раненому.
— А вы как думаете? — Левины слова не были окрашены никаким эмоциональным оттенком, на злость и негодование у него просто не было сил.
— Плевра не задета, —
