— Не надо! — Твой отец с шумом выпрыгнул из нашего укрытия, я не успела его остановить. — Не надо!
На его крик ты обернулся, весь красный и в соплях. Отец направился к тебе, но ты отпрянул.
— Не трогай меня, — предупредил ты, и твой отец застыл, наклонившись и протянув руки, чтобы тебя поднять. Наши с тобой глаза встретились и разошлись; я перевела взгляд на сову. Из кучки перьев торчало вверх крыло, налетавший ветерок ерошил пучки пуха. Как ни странно, мне было ничуть не грустно, меня переполняло эхо того, что я почувствовала и увидела перед этим, золота и высоты.
— Мы всего лишь хотели убедиться, не случилось ли с тобой чего, — сказал твой отец.
Ты встал, подошел к сове.
— Найноа, — проговорила я, потому что ты показался мне маленьким и словно в чем-то виноватым, темно-каштановые волосы были короче, чем у брата, ты тогда причесывал их на косой пробор, и на тебе по-прежнему была белая школьная футболка поло и темно-синие брюки, правой рукой ты держался за бицепс левой, вытянутой вдоль тела. — Все хорошо?
— Ну конечно, — ответил ты, и тут я заметила лопатку — наверное, ты принес ее из нашего гаража. Ты выдернул ее из земли и принялся копать.
— Тебе помочь? — спросил твой отец.
— Вы мне не поможете, — ответил ты.
И твой отец вернулся ко мне. Мы не стали смотреть, как ты копаешь. Подумали, что это будет неправильно.
Мы ждали неподалеку от рощи, возле одного из курганчиков.
— Ты что-нибудь там почувствовал? — спросила я Оги.
— Я как будто летел, — ответил Оги. — Прямо на солнце.
До меня наконец дошло, что мы увидели и почувствовали.
— Господи, Оги, сколько же времени он видит такое? И делает такое?
Мне хотелось пересчитать эти могилки, понять, со сколькими животными ты прожил их последний вздох, сколько раз пытался что-то изменить и терпел поражение. Сколько всего ты перечувствовал и перевидал без нас, снова и снова упираясь с разбега в стену. Как же глубоко мы заблуждались, думая, что сумеем тебе помочь, направить на предначертанный тебе путь, — заблуждались, когда просили тебя потрудиться ради нас, в нашем доме, когда оставляли тебя в распоряжении отчаявшихся соседей, когда рассказывали тебе, кем тебя считаем. Все это развернулось передо мною, пока мы стояли у рощи.
— Я беру что под руку подвернется, — произнес ты. — Если не хватает камней. — Ты подошел к нам сзади, пока мы стояли в задумчивости. Тебе было что нам сказать, и неважно, спрашивали мы или нет, — ты говорил не умолкая. — Это собака, — ты махнул лопаткой на могильный холмик, — какая-то дворняжка, я не понял, что за порода.
Ты сказал, что нашел ее, когда гулял вдоль этого рва, бросал в воду камешки и отдыхал от всего. Собаку сбила машина. Может, грузовик или огромный самосвал из тех, что постоянно снуют здесь по тряской дороге. Сбитая собака дотащилась со всеми своими переломанными конечностями до полянки. Я могу лишь представить, как ее внутренности волочились по земле, оставляя липкий след.
Ты сказал, что пытался ее спасти, возложил на нее руки и впервые почувствовал важное: все больные места в ее теле. Будто пазл, пояснил ты, нужно лишь собрать его детали. Но стоило тебе приняться за одно, как другое начинало умирать. Ты переключался на него, а то место, которое ты исправил, отказывало, и так снова и снова, так что в итоге ты проиграл.
— В конце концов я сам стал этой собакой. — Тут ты задрожал. — Я бежал по солнечной дорожке. Лапы оставляли в грязи отпечатки, тело как пружинистый комок мышц. Я словно отупел от счастья, не знаю… бежал, бежал, бежал, но все слабело и слабело, и я просто… уплыл в темноту.
Ты похоронил собаку и порой приходил проведать. Объяснил, что после этого чувствуешь себя лучше, легче, словно ты снова собака и бежишь по дороге.
Вот и мы чувствовали то же самое. Позже это поле огородят, затем на месте ограды встанет стена, стена превратится в очередное здание, хранение и производство цемента, кладбище скроется под фундаментом. Но я помню, как это было тогда.
Ты рассказал, что после собаки приходили другие звери. Стайками и поодиночке, отравившиеся антифризом, покалеченные машинами, изъеденные раком, они сползались сюда из последних сил и ждали тебя. Чтобы отдать свои последние искры.
— Мне очень жаль, — сказала я.
— Я не знаю, что с этим делать, — признался ты. — У меня ничего не получается.
Оги взял тебя за плечо.
— Неправда, — возразил твой отец.
— Что ты имеешь в виду? — не понял ты.
— Они ведь стали счастливее, правда? — ответил Оги. — В самом конце. По крайней мере, мне так кажется.
Но ты покачал головой.
— Я должен начать исправлять, — произнес ты и тут же уточнил: — Я должен все исправить.
Ночи напролет после той истории с акулами мы с твоим отцом гадали, что будет дальше, кем ты станешь. Я верю, что в тот день на кладбище мы впервые по-настоящему поняли, на что ты способен. И если в тебе больше от богов, чем от нас, если ты нечто новое, если тебе суждено преобразить острова, если телом маленького мальчишки двигают прежние короли, — тогда, разумеется, я не сумею помочь тебе раскрыть твои задатки. Мое время в роли твоей матери было как последние судорожные вздохи той совы, и вскоре тебе пришлось бы аккуратно опустить мою любовь в могилу, забросать землей своего детства и уйти.
Помню, как мы сидели на траве, я откинулась на грудь твоему отцу. На ров с водой надвинулись сумерки, но вдалеке загорались, мигая, огни Гонолулу. Меня не оставляло золотистое ощущение последнего полета совы, хотя образ этого полета давным-давно ускользнул в темноту.
Часть II
Восхождение
6
ДИН, 2004. СПОКАН
Я так думаю, до того как первые гавайцы стали гавайцами, они жили на Фиджи, Тонге или где, и у них было слишком много войн и слишком много королей, и тогда самые сильные посмотрели на звезды и увидели карту в будущее, которое они могут сделать своим. Гнули спины, делали себе каноэ, чтобы выдержали волны высотой в сорок футов, широкие паруса забирали ветер в кулак, и тогда они уплыли с прежней земли. Прощайте, бывшие короли, прощайте, бывшие боги, прощайте, бывшие законы, прощай, бывшая власть, прощайте, бывшие запреты. После ночей на воде и соли на татуированных мышцах настало время, когда они увидели белый свет луны над новой землей Гавайев и такие: вот оно. Это наше. Это всё мы, это всё сейчас.
Вот так и я в первый вечер в Спокане. Я по настоящему сильно чуствовал всех королей, что были до меня, как будто они были в моем сердце, как будто они пели у меня в крови. Я видел их рядом с собой, даже не закрывая глаза. Мы с ними были одинаковыми: я пересек огромное небесное пространство между Гавайями и материком, из окна самолета видел большие сетки огней материковых городов, небоскребы и скоростные шоссе, которые не останавливались ни на минуту, сплошь золотые и белые. Для меня они были как звезды в море для первых гавайцев, они указывали путь к тому, что станет моим. Когда я вышел из ночного автобуса “аэропорт — Спокан”, увидел чистые газоны, новые кирпичные дома и команду тренеров, которые пришли встречать меня, одного из лучших первокурсников-баскетболистов во всей стране, я такой: это всё я, это всё сейчас. Королюйте меня, ублюдки.
