Наконец он находит стул и решает присесть. Боже, да что с ним такое? Поставил локти на колени, обхватил голову руками… Неужели он снова собирается плакать? Бедняга, его горю нет предела. Он даже не замечает, как неудобно ему сидеть на этом стуле!
Через десять минут прибегает запыхавшийся полицейский. Извиняясь за опоздание, предлагает Бену проследовать за ним. Он готовит моего сына к тому, что ему предстоит увидеть. Вот они уже в камере морга. Видя мое лицо, Бен едва держится на ногах. Он совсем слаб.
Неужели это я? Невероятно! Понимаю, почему он так потрясен. Я и сам себя едва узнаю. Но хотя бы все чисто, без крови.
Полицейский, привычный к подобным ситуациям, не отходит от Бена. Он берет его за руку и советует дышать глубже, предлагает выпить воды. Говорит, что это помогает справиться с сильными эмоциями. Постепенно мой сын приходит в себя. Полицейский спрашивает Бена, хочет ли он остаться со мной наедине. Сын соглашается и благодарит. Оставшись один, он резко падает рядом со мной и дает волю слезам. Затем начинает говорить со мной так, будто я могу его слышать:
– Папа, дорогой, почему нам так и не удалось услышать друг друга? Как же я хотел, чтобы ты интересовался мной, разговаривал со мной о том, как и чем я живу. Я мечтал, что когда-нибудь ты будешь гордиться мною, но кто я такой? Куда мне до тебя, я же не стоил твоего мизинца! Мне было достаточно поделиться своими мыслями или планами, которые, как тебе казалось, ставили под сомнение твои ценности, – и всё, ты переставал меня слышать. Самое ужасное было видеть, как сильно ты был разочарован мной. Все это причиняло невыносимую боль, но разве мог я с тобой об этом говорить?
Как же мне тебя не хватало! Не проходило и дня, чтобы я не думал о тебе. Я так хотел сказать тебе это в глаза, но разве я мог? Это было бы для тебя еще одним поводом раскритиковать меня. Я так старался, из кожи вон лез, чтобы ты полюбил меня за то, какой я есть, а не за то, что я делаю. Диана говорит мне, что у меня не получается оставаться собой, быть естественным, потому что я слишком сильно реагирую на тебя. А мне так страшно, что когда-то я стану таким же эгоистом, как и ты, но я не знаю, как мне поступать иначе. А еще она говорила, что мне нужно справиться со своим страхом и найти способ помириться с тобой. Она была права, и я был не против. Но все не находил времени, откладывал на потом. И вот теперь… Как же это несправедливо!
К чему эта игра? Только не нужно преувеличивать. Но почему так больно его слушать? Боже, что со мной происходит? Мои руки словно удлиняются помимо моей воли, мне так хочется обнять его, моего сына. Но у меня не выходит, это невозможно! От безысходности я чувствую ком в горле, я чувствую, как наворачиваются слезы и режут мне глаза.
Вот Бен наклоняется ко мне, целует меня в лоб, сдвигает простынь, которой я накрыт, пониже, и кладет голову мне на плечо. Его слезы медленно стекают по мне. Что это? Что это за розовое свечение исходит от него? Неужели это от его слез? Этот розовый свет окутывает и меня самого, и это похоже на согревающий бальзам; мне очень тепло и приятно от него. Нет, правда, я уже ничего не понимаю.
Бен совершенно измучен, ему уже нечем плакать. Очень бережно он снова накрывает меня простыней. Перед уходом в последний раз произносит «прощай, папа», затем направляется в туалет умыться от слез. В приемной его ожидает полицейский, который сообщает, что в таких случаях принято делать вскрытие. Он дает Бену подписать какие-то бумаги. Сама идея вскрытия кажется Бену дикой, но он не спорит: понимает, что выбора нет.
Бен провел в морге не больше часа, но ему кажется, что прошла целая вечность. Сначала он бесцельно шатается по улицам, а затем поворачивает к дому, вспомнив, что скоро с работы вернется Диана. Он даже не вспоминает, что за весь день ни разу не поел. И вот Диана возвращается домой – что же она обнаруживает? Она видит подавленного мужа, сидящего на стуле в кухне и уставившегося в одну точку. На столе стакан воды. Он так потрясен случившимся, что даже не слышал, как она вошла. С ним случилось что-то ужасное, это видно с первого взгляда.
– Что с тобой, дорогой? Выглядишь так, будто только что встретил призрака или узнал о чьей-то смерти…
Глаза Бена становятся влажными, но слез уже нет. Все слезы он оставил там, в морге, когда плакал на моем плече.
– Это же надо, какая у тебя интуиция! Иди, любовь моя, я тебе все расскажу. Мне так не хочется сообщать тебе эту ужасную новость, особенно в твоем положении, да еще и после рабочего дня. Наверное, ты устала, если день прошел так, как ты и планировала… Ты правда хочешь выслушать меня?
– Конечно, дорогой, говори, тебе обязательно нужно выговориться! Ты просто в ужасном состоянии!
Бен предлагает жене пройти в гостиную, где они устраиваются в кресле, и он начинает свой печальный рассказ. Не успевает он закончить, как на пороге появляется сестра. И в таких жутких обстоятельствах она остается верной себе: безупречный наряд и макияж – всё при ней. Бен наблюдает за ней, пытаясь понять, что у нее внутри, но безуспешно: она отлично умеет скрывать свои чувства. Как же она не похожа на него, такого экспрессивного, такого чувствительного! Он предлагает Карине сесть напротив них и рассказывает, как все прошло в морге.
Бен подбирает тон и слова: обращаясь к жене и сестре, говорит он по-разному. С Дианой все намного проще и легче, ведь они так любят друг друга.
Но с сестрой говорить на языке чувств невозможно. Каждый раз, когда разговор становится слишком эмоциональным, ей удается сменить тему. «Какая же она черствая и холодная, – думает Бен. – Не удивительно, что ей так сложно строить отношения с мужчинами. К тому же ей, похоже, нравится выглядеть бесчувственной. А мне больно от этого. Я так сильно ее люблю, что желал бы ей от всего сердца стать более уязвимой, человечной, что ли. Она тоже в конфликте с отцом, но только проявляет это по-другому. Она замыкается, в точности как и он сам. Возможно, когда-нибудь я смогу понять, почему люди так себя
