ступеням на второй этаж, куда выходили двери трех квартир. В коридоре две маленькие девочки играли с обтрепанными куклами.
— Buenas tardes[10], — сказал Гарри, но девчушки отвернулись.
Толхерст отпер дверь. Квартира оказалась с тремя спальнями. В таких, по воспоминаниям Гарри, теснились семьи бедняков из десяти человек и более. Внутри было чисто, пахло мастикой для пола. Обстановка как в жилище людей среднего класса — много тяжелых старых диванов и шкафов. На горчично-желтых стенах никаких картин, только светлые квадраты на местах, где они раньше висели. В лучах вечернего солнца плясали пылинки.
— Большая квартира, — сказал Гарри.
— Да, лучше обувной коробки, где обитаю я. Здесь жил один из функционеров коммунистической партии. Просто стыд, если учесть, в какой тесноте ютится большинство людей. Квартира простояла пустой целый год, после того как хозяина забрали. Потом власти вспомнили о ее существовании и выставили для сдачи в аренду.
Гарри снял пальцем слой пыли с письменного стола:
— Кстати, а что это за разговоры о приезде Гиммлера?
Толхерст принял серьезный вид:
— Об этом трубит вся фашистская пресса. Государственный визит состоится на следующей неделе. — Он покачал головой. — Невозможно привыкнуть к мысли, что нам когда-нибудь придется бежать отсюда. Было уже столько ложных тревог.
Гарри кивнул и подумал: «Толхерст, видно, храбрец не больше моего».
— Значит, вы отчитываетесь непосредственно перед Хиллгартом? — спросил он.
— Так и есть. — Толхерст стукнул носком ботинка по ножке резного бюро. — Хотя я не занимаюсь никакой разведкой. Я административный работник. — Он издал самоуничижительный смешок. — Саймон Толхерст, главный ишак. Ищу квартиры, печатаю отчеты, проверяю расходы. — Он помолчал. — Кстати, не забывайте тщательно записывать все траты.
Толхерст выглянул из окна во двор, где на веревках, натянутых между балконами, трепалось на ветру штопаное-перештопаное белье, затем повернулся к Гарри и с любопытством спросил:
— Скажите, Мадрид сильно изменился с тех пор, как вы бывали здесь во времена Республики?
— Да. Тогда он казался не слишком хорош, но сейчас выглядит еще хуже. Даже беднее.
— Может, жизнь наладится. Полагаю, теперь здесь, по крайней мере, сильное правительство.
— Вероятно.
— Слышали, что сказал Дали? «Испания — это нация крестьян, которым нужна твердая рука». Куба была такой же, они просто не могут справиться с демократией. Все летит в трубу.
Толхерст покачал головой так, будто это было выше его понимания. Гарри наивность собеседника разозлила, однако, поразмыслив, он решил, что ему и самому тоже не понять произошедшей здесь трагедии. У Берни были ответы на все вопросы, но его сторона проиграла, а сам Берни погиб.
— Кофе? — предложил Гарри. — Если он тут есть.
— О да, тут много чего припасено. Есть даже телефон, но осторожнее с разговорами, все записывается, ведь вы из дипкорпуса. То же самое относится к письмам, их перлюстрируют. Так что следите, что сообщаете в посланиях родным или девушке. У вас дома кто-нибудь есть? — робко добавил он.
— Нет, — помотал головой Гарри. — А у вас?
— Нет. Меня редко выпускают из посольства. — Толхерст поглядел на него с интересом. — Как вас занесло в Карабанчель, когда вы были здесь в прошлый раз?
— Я приехал с Берни Пайпером. Он мой школьный товарищ, коммунист. — Гарри криво усмехнулся. — Уверен, это есть в моем досье.
— Ах да. — Толхерст слегка покраснел.
— Так вот, он подружился там с одной семьей. Хорошие люди. Бог знает что с ними теперь. — Гарри вздохнул. — Я поищу кофе.
Толхерст посмотрел на часы:
— Вообще, я лучше пойду. Нужно сверить эти чертовы расходы. Приходите завтра в посольство к девяти, вам покажут приемы работы переводчиков.
— Другие переводчики будут знать, что я работаю на Хиллгарта?
Толхерст покачал головой:
— Господи, нет! Все они — постоянные сотрудники дипкорпуса, рядовые исполнители в цирке Сэма. — Он рассмеялся и протянул Гарри влажную руку. — Все хорошо, мы займемся этим завтра.
Гарри отстегнул воротничок, снял галстук и ощутил, как воздух приятно холодит влажное кольцо, образовавшееся вокруг шеи. Он сел в кожаное кресло и стал просматривать досье на Форсайта. Материалов там было немного: несколько фотографий, детали его работы на «Социальную помощь», контракты с Фалангой. Сэнди жил в большом доме, свободно платил за товары с черного рынка.
Резкий женский голос позвал детей домой с улицы. Гарри отложил папку, подошел к окну и посмотрел сквозь вывешенное белье в затененный двор, где играла ребятня. Он открыл окно, и в нос ему ударил знакомый запах стряпни и гниения. Он увидел женщину, высунувшуюся наружу. Она была молода и привлекательна, но носила черное вдовье платье. Женщина еще раз кликнула малышей, и те вбежали в дом.
Гарри повернулся к комнате. Освещение было слабое, по углам скопились тени; места, откуда сняли картины или плакаты, выделялись на стенах призрачными квадратами.
«Интересно, что тут висело, — подумал Гарри. — Портреты Ленина и Сталина?»
В спокойной атмосфере квартиры было что-то давящее. Коммуниста, вероятно, забрали после оккупации Мадрида Франко — утащили и застрелили в каком-нибудь подвале. Гарри щелкнул выключателем, но ничего не изменилось. Видимо, электричества не было.
Он переживал из-за необходимости шпионить за Сэнди, но теперь ощутил растущую внутри злость. Сэнди работал на фалангистов, которые затеяли войну против Англии.
— Почему, Сэнди? — спросил он вслух.
Голос, громко прозвучавший в тишине, испугал его. Вдруг навалилось одиночество. Он приехал во враждебную страну работать в посольстве, которое, похоже, раздирали внутренние конфликты. Толхерст не мог быть дружелюбнее, но он наверняка доложит Хиллгарту о своих впечатлениях относительно нового сотрудника, радуясь возможности сунуть нос в дела разведки. Гарри вспомнил Хиллгарта, предлагавшего ему воспринимать все это как приключение, и задумался, как случалось с ним время от времени в процессе обучения: готов ли он выполнить поставленную задачу, тот ли он человек? О своих сомнениях он никому не говорил: работа была важная и в его помощи нуждались. Однако на секунду Гарри ощутил, как паника крохотными коготками со всех сторон впилась в его сознание.
«Так не пойдет», — сказал он себе.
На столе в углу стоял радиоприемник. Гарри включил его, и стеклянная панель в центре засветилась, — похоже, дали электричество. Он вспомнил, как, приезжая из Руквуда на каникулы к дяде, вечерами играл в гостиной с радио. Крутя настроечное колесико, он слышал голоса из дальних стран: Италии, России; визгливые речи Гитлера из Германии. Ему хотелось понимать эти разговоры, появляющиеся и исчезающие, прерываемые свистом и треском помех. Так зародился его интерес к языкам. Теперь он крутил колесико в поисках Би-би-си, но нашел только какую-то испанскую радиостанцию с военной музыкой.
Гарри прошел в спальню. Кровать была свежезастлана, и он лег, вдруг ощутив усталость. День выдался длинный. Теперь, когда дети ушли домой, его снова поразила тишина на улице. Мадрид
