— Кажется, я сейчас упаду в обморок, или меня стошнит, или что-нибудь в этом роде.
— Нагнись и сунь голову между колен.
— И что потом — поцеловать себя в задницу?
— Когда тебе становится дурно…
— Знаю — надо, чтобы кровь снова прилила к голове. Я просто пошутила. «Она вне опасности, сестра, раз может шутить». Да нет, ничего со мной не будет. Ты же меня знаешь, я получила хорошее воспитание. Когда меня приглашают пообедать, я все делаю, как надо. Не падаю в обморок, никогда не блюю и не заказываю омаров, Мэтт, ты знал, что так будет?
— Представления не имел.
— Щелк — и нет соска, только струйка крови по груди течет. Зигзагом, словно река на карте. Как это называют, когда река так извивается?
— Не знаю.
— Меандры, вот как. Кровавый меандр на груди. Ты собираешься смотреть дальше?
— Думаю, надо смотреть.
— Там будет еще похуже, да?
— Наверно.
— Он истечет кровью?
— Ну, не от такой ранки.
— А что бывает потом? Кровь просто свертывается?
— Рано или поздно.
— Если у него нет гемофилии. По-моему, я больше не могу это смотреть.
— Я думаю, тебе и пробовать не стоит. Может, подождешь меня в спальне?
— А ты скажешь, когда можно будет выйти?
Я кивнул. Она встала, ее слегка шатнуло. Потом она взяла себя в руки и вышла. Я слышал, как закрылась дверь спальни, и посидел еще немного — мне и самому не так уж хотелось видеть, что там будет дальше. Но через минуту-две я нажал кнопку на пульте, и на экране снова появилось изображение.
Я досмотрел все до самого конца. В какой-то момент, минут через десять после того, как Элейн вышла, я услышал, что дверь спальни открылась, но не мог отвести глаз от экрана. Элейн обошла меня сзади и снова заняла свое место на диване. Я не взглянул на нее и ничего не сказал, а только сидел и смотрел, стараясь ничего не упустить.
Когда все кончилось, экран опустел, а потом мы неожиданно снова оказались в самой гуще событий, которые разворачивались в «Грязной дюжине». Набранная майором банда головорезов и маргиналов хозяйничала в каком-то французском замке, где отдыхали нацистские офицеры. Мы и это досмотрели до конца — видели, как Телли Савалас, выпучив глаза, изображал нервный припадок, как наши герои палили из пистолетов, швыряли гранаты и устраивали всеобщий переполох.
Когда на экране прошли заключительные кадры, Элейн подошла к магнитофону и включила перемотку. Стоя ко мне спиной, она сказала:
— Я, кажется, говорила тебе, сколько раз смотрела этот фильм? Пять или шесть? И каждый раз все надеюсь, что на этот раз будет по-другому, что Джона Кассаветеса не убьют в самом конце. Он скверный человек, но все равно сердце разрывается, когда его убивают, правда?
— Да.
— Потому что им все удалось и они уже вырвались на свободу, а тут неизвестно откуда прилетает эта последняя пуля — раз, и он убит. Джон Кассаветес тоже умер, да? Кажется, в прошлом году?
— По-моему, да.
— И Ли Марвин тоже, конечно, умер. Ли Марвин, и Джон Кассаветес, и Роберт Райан, и Роберт Уэббер. Кто еще?
— Не знаю.
Она стояла передо мной, глядя на меня сверху вниз.
— Все умерли, — сердито сказала она. — Ты когда-нибудь это замечал? То и дело кто-нибудь умирает. Даже эта сволочь аятолла умер, тот сукин сын с тряпкой на голове, а мне казалось, что он будет жить вечно. Они убили этого мальчика, да?
— Похоже на то.
— Точно. Они мучили его, и трахались с ним, и снова мучили, и снова трахались, а потом убили. Мы это только что видели.
— Да.
— Что-то у меня в голове все перепуталось, — сказала она, отошла и плюхнулась в кресло. — В «Грязной дюжине» людей убивают направо и налево, всех этих немцев и кое-кого из наших, ну и что? Смотришь, и ничего особенного. Но этот фильм, эти двое психов и мальчишка…
— Это было взаправду.
— Как же можно делать такие вещи? Я сама не вчера родилась и не такая уж наивная. По крайней мере, мне так кажется. Может, я ошибаюсь?
— Да нет, мне тоже всегда так казалось.
— Господи, я нормальная женщина, много чего повидала на своем веку. Да чего там, давай говорить прямо — я шлюха.
— Элейн…
— Нет уж, дай договорить, мой милый. Это вовсе не самобичевание, а просто констатация факта. Я занимаюсь таким делом, что далеко не всегда вижу людей в самом лучшем свете. Я знаю, что мир полон извращенцев и психов. Прекрасно знаю. Знаю, что есть люди со странностями, которые любят всякие переодевания, любят наряжаться в кожу, резину или меха, и связывать друг друга, и играть в дурацкие игры, и все такое. И я знаю, что есть люди, которые не выдерживают, срываются с резьбы и делают ужасные вещи. Один такой меня чуть не убил, помнишь?
— Как сейчас.
— Я тоже. Ну, ладно. Прекрасно. Такова жизнь. Бывают дни, когда мне кажется, что пора бы кому-нибудь одним махом покончить со всем этим человечеством, но вообще-то пока что я еще могу терпеть. Только такое вот свинство у меня просто в голове не укладывается. Правда.
— Понимаю.
— Я как будто вся в дерьме, — сказала она. — Пойду приму душ.
6
Я бы позвонил Уиллу утром, как только встал, только не знал, где его искать. Я знал о нем много глубоко личных вещей. Знал, что он начал пить микстуру от кашля, когда ему было двенадцать, знал, что его невеста порвала с ним после того, как он в пьяном виде сцепился с ее отцом, знал, что его нынешняя семейная жизнь не ладится с тех пор, как он бросил пить. Не знал я только, как его фамилия и где он работает, поэтому надо было ждать собрания, которое начиналось в восемь тридцать.
Он явился в церковь Святого Павла сразу после начала, а в перерыве кинулся ко мне и спросил, смогли я посмотреть фильм.
— Конечно, — сказал я. — Всегда его любил. Особенно то место, где Дональд Сазерленд изображает генерала и устраивает смотр войскам.
— Господи, — сказал он, — я просил вас посмотреть именно этот фильм — тот, что на кассете, которую я дал вам вчера вечером. Разве я вам не сказал?
— Я просто пошутил, — ответил я.
— Ах, вот что.
— Я все видел. Не скажу, что получил от этого удовольствие, но видел все, от начала до конца.
— И?
— И что?
Я решил, что мы вполне можем пропустить вторую половину собрания. Я взял его под руку, мы вышли из зала, поднялись по лестнице и оказались на улице. На другой стороне Девятой авеню какой-то мужчина препирался с женщиной из-за денег, и их голоса далеко разносились в теплом вечернем воздухе. Я спросил Уилла, откуда у него эта кассета.
