дворяне, коморники не могли заставить уйти, хотя и уверяли, что короля нет во дворце и видеть его невозможно.
— Вернется же к ночи, — вопила нахальная итальянка, — и я шагу с места не сделаю, пока не переговорю с ним!
На этот бурный спор явился король и побледнел, увидев призрак прошлого.
— А, несносная! — воскликнул он. — Дашь ты мне покой? Зачем ты преследуешь меня?
Итальянка поклонилась.
— Я получила важное известие, — сказала она, — что ваше королевское величество уезжаете завтра утром в Непорент, а мне не угнаться за вами по теперешнему бездорожью.
И, следуя за королем, хотя не получила приглашения, Бертони добралась до дверей спальни.
— Чего же ты хочешь? — нетерпеливо крикнул Ян Казимир, отворачиваясь от нее.
— Справедливости! — патетическим голосом ответила итальянка. — У меня одна дочь, мое единственное сокровище!..
При упоминании о дочери король остановился.
— Ага! Вот оно что, с дочерью катастрофа! — воскликнул он. — Любопытно!
— Никакой катастрофы нет, потому что я до нее не допущу, — закричала Бертони, — скорее глаза ему выцарапаю.
— Кому? — спросил король.
У дверей комнаты, с фамильярностью, свойственной дворам, в которых нет порядка и дисциплины, собралась целая толпа челяди и слушала. Бертони указала на них.
Король топнул ногой и дал знак рукой, чтобы все вышли.
— Затворить двери!
Итальянка воспользовалась этой минутой, чтобы поправить волосы и убор перед зеркалом. Она выглядела, как голова Медузы, украшенная драгоценностями.
— Что же случилось с твоей дочерью? — спросил король, видимо, заинтересованный.
— Ничего еще не случилось, но я, как мать, должна заботиться о том, чтоб и не могло ничего случиться, — отвечала итальянка. — А пришла я потому, что один дворянин вашего королевского величества, бедный шляхтич, без рода, без племени, служитель, подбирается к Бианке, волочится за ней, пробует подкупать прислугу, вертится под окнами, пишет записочки.
Король засмеялся.
— Ай да молодец! — воскликнул он. — Кто же это? Скажи, как его звать?
Не отвечая на вопрос, Бертони продолжала:
— Я пришла просить, чтобы ваше королевское величество строжайше запретили ему и пригрозили, что если он будет продолжать коварно подбираться ко мне, то его накажут и выгонят со двора.
— И только? — спросил развеселившийся король. — Не лучше ли повесить его?
— Не издевайтесь, ваше королевское величество, — с гневом перебила итальянка, — тут речь идет о невинном ребенке.
— Скажи мне, как зовут этого счастливца? — спросил Казимир.
Итальянка скорчила гримасу и плюнула.
— Даже имя его паскудное мне вымолвить трудно, — крикнула она, — имя-то мужицкое, холопское! Имя и фамилия друг друга стоят.
Бертони помялась и с усилием произнесла:
— Дызма Стржембош.
Король развел руками и сказал, смеясь:
— Ого, у этого кавалера есть вкус.
Итальянка, привыкшая не церемониться с королем, буркнула:
— Не для пса колбаса…
Между тем король хлопнул в ладоши. Вошел дворянин Тизенгауз.
— Позвать ко мне Стржембоша!
— В передней его нет, — смело ответил Тисенгауз, — но он в замке, я недавно его видел.
— Послать за ним.
Как будто в ответ на этот призыв, в передней послышался шум, и, проталкиваясь сквозь толпу дворовых, вошел смело и бойко очень красивый молодец, элегантно одетый по польской моде, с завитым хохлом на голове, в коротком плаще, при сабле, хоть рисуй!..
Черные усики, закрученные кверху, придавали еще более смелое выражение его и без того смелому лицу.
— Стржембош! — начал король, стараясь сердито нахмуриться. — Опять на тебя жалуются?
Бертони отошла на несколько шагов, повернувшись спиной к обвиняемому.
— Я ничего не знаю, — сказал шляхтич.
— Как это ничего? — возмутилась итальянка. — Ты хочешь сбить с пути мою дочку.
— Избави Бог, — холодно ответил Стржембош.
— Не можешь отпереться, — настаивала она, — у меня есть доказательства.
— Я и не думаю отпираться, — возразил придворный, — что панна Бианка очень мне нравится, что я даже влюблен в нее. В этом нет греха… Я шляхтич и если влюбился, то и жениться могу.
Бертони схватилась за голову.
— Великая милость для меня! — крикнула она. — Жениться на моей дочери! Да ведь у твоей шляхетской милости всего-то имущества — дрянная кляча да седло с оборванными ремнями! Ха! Ха! Ха!
Стржембош невозмутимо слушал.
— И от этого не отпираюсь — я беден, — ответил он. — Но разве я не могу заработать, как другие? А мое шляхетство разве ничего не значит?
Король поглядывал то на своего дерзкого слугу, то на взбешенную его смелостью Бертони.
— Будь же рассудителен, — сказал он Стржембошу. — Видишь, что мать тебя знать не хочет, силой, против ее воли, ничего не возьмешь, а шляхетства твоего она не ценит. Не причиняй же мне беспокойства своими амурами, и чтобы я о них больше не слышал.
Стржембош покрутил усы.
— Ваше королевское величество, — сказал он, — можете приказывать мне, что вам угодно, но сердце наше, как всем известно, в руках Божиих. Я сам над ним не властен. Рад бы быть послушным, но ручаться трудно.
Король усмехнулся и пожал плечами. Итальянка от злости ломала себе пальцы так, что суставы трещали.
— Слышал ты, ваша милость, приказ короля? — закричала она с гневом. — А я тебе запрещаю приближаться к моей дочери, и применю все средства, хотя бы даже пришлось запереть ее в монастырь, чтоб тебе и кончика носа ее не довелось видеть. Убирайся со своим шляхетством, куда хочешь, может быть, иная мещанка и позарится на него, но мое детище для тебя слишком высоко.
Стржембош слушал, искоса поглядывая на разъяренную итальянку, и ничего не отвечал.
— Ну, можешь идти, — сказал король, — ты знаешь, что тебя ожидает; помни же, чтоб больше я не слыхал таких жалоб на тебя, иначе мне придется отказать тебе от службы.
Все это, по-видимому, произвело очень мало впечатления на молодца; можно было заметить, что он усмехался под усами.
Молча и чуть-чуть насмешливо поклонившись королю, слегка кивнув головой итальянке, он вышел точно триумфатор.
Стржембош, которого так презирала Бертони, причисленный к двору Яна Казимира со времени его возвращения, был общим, не исключая короля, любимцем. Бедняк, оставшийся сиротой по смерти отца, известного своей храбростью солдата, служившего в полку епископа краковского, живший со своей матерью где-то в краковском повете, он воспитывался в Кракове, затем, когда Владислав IV набирал новое войско, попал на службу в иностранный полк, а оттуда ко двору Казимира.
Для своих лет он обладал уже большой опытностью; сирота, которому приходилось жить своим умом и помогать матери, он очень удачно, смело и успешно боролся с судьбою. Красивая наружность, с отпечатком какого-то благородства, производила хорошее впечатление, и оно не обманывало. Он умел заслужить расположение всех, с кем сводили его обстоятельства. Не слишком дерзкий, и не слишком робкий, что бывает еще вреднее, Дызма обладал большим присутствием
