что я захлёбываюсь даже в маленькой Греции, а если я попытаюсь распространить свои щупальца ещё и на Кипр, то одно из двух: либо я умру от перенасыщенности, либо стану дилетантом, и я не знаю, что из этого хуже. Население Греции меньше населения Москвы. 10,75 миллионов против 11,92 миллионов. Я не могу понять Грецию, я не могу понять греков, я не могу понять Москву, я не могу понять Россию, я не могу понять русских, и это меня убивает.
С каждым своим вздохом я умираю, и я не понимаю, как многие люди могут этого не замечать в себе. Когда я говорю при взрослых людях: "Ну мало ли, когда я помру, надеюсь, нескоро…" (это моя обычная присказка на всякий пожарный) – они пугаются и начинают тараторить, что конечно же нескоро, я же так молода. Как будто они не знают, что и кирпичи, бывает, падают, и машины, бывает, не успевают тормозить. Но для них я воплощение "нового, открытого пути" – и это меня убивает.
Мне скоро 20, но мне говорят, что мысли у меня брюзгливой старухи. Я циничная, но никто этого не замечает. Я ненавижу, когда меня называют солнышком, но я не могу перестать такой быть, я не могу поменять голос, я не могу поменять себя, я не могу перестать помогать людям, я не могу игнорировать очередь, я не могу жить пронырливо – и это меня убивает.
Одного из самых важных для меня людей на планете сегодня я мысленно сравнила с Люцифером, потому что Люцифер "любимый, но не желающий подчиняться", и я это ненавижу. Я ненавижу, когда что-то или кто-то не подчиняется моему контролю, когда что-то не в моей власти, когда я не могу влиять на что-то – я психую! Бессознательно я воспринимаю мир как огромный развалившийся конструктор, который мне нужно собрать, но это уже не подростковое "хочу спасти мир", это относится к самым близким: не делай шага без моего разрешения, иначе я начну стрелять. Ведь я знаю, как лучше, ведь только я знаю, как лучше, отойди, не трогай, иди поспи.
Иди спать. Я всегда так говорю. Всем, всегда. Способ заботы, способ унижения. Иди спать, мне без тебя легче, уходи, я всё сделаю сама, не смей просыпаться.
Я не одинока. Как получилось, что девушки в 20 лет чувствуют, что они УЖЕ не успевают, УЖЕ отстали, УЖЕ с трудом смогут догнать, если всё, о чём думают некоторые наши ровесницы, – это счастливая свадьба?
Такими мыслями мы хороним себя заживо, заставляем тело стареть вслед за мыслями. Девушка, мечтающая о свадьбе, будет персиком в 30 (если не родит, конечно, и то). Мы такими темпами превратимся в иссохший изюм: вкусный внутри, отвратительный снаружи.
Я боюсь всего этого, я боюсь жизни, я не хочу.
Когда меня спрашивают: "Ну почему ты не пойдёшь с ним гулять хоть раз? Он же хороший", – я потенциально понимаю, что да, он хороший, но я лишь потрачу время. Что за ужасный сдвиг сознания, когда главная движущая сила жизни – любовь – воспринимается как бесполезная трата времени? Нормально ли это, когда в 20 лет ты говоришь себе: "Я слишком ценю себя, чтобы встречаться с кем-то бесперспективным?" Я бы поняла себя, если бы я искала молодого человека по принципу симпатичности или денег, но понятие "перспективность" чем измерить? Ничем, Господи.
Мне нужна религия. Я жажду религии, но куда бы я ни обращала свой взор, я вижу недостатки. Всё испещрено недостатками: и христианство, и ислам, и буддизм, и индуизм (хотя индуистом даже нельзя стать, это национальная религия, а нео-индуисты – это всё равно, что "сам себе космонавт"). Скорее всего, недостатками, на самом деле, испещрена сама я. Сплошные дыры в эфемерном каркасе.
Какой ужас понимать, что уже к 20 годам ты успел понаделать столько всего, что дорога в ад тебе обеспечена. Можно подумать: зачем стараться, если, согласно Библии, ты уже потерян? Удерживает только совесть, тонкий тихий голос, который вечно защищает тебя от внутренней грязи, запрещая делать всё то, что считается очень весёлым.
Совесть изъедает, измучивает, а если ты играешь против неё, она объявляет тебе войну, и тебе никуда не спрятаться от грязи, ведь она в тебе. Сбежать от себя не удастся – разве что кишки распороть.
И я не могу, это всё крутится, превращается в чувство вины, переходит в апатию, перерастающую в нарциссизм, пока очередная мысль, фраза, порыв воздуха не бухнет тебя носом об камень.
Я так устала думать. Но мои мысли – самое дорогое, что у меня есть.
___
Коль буйны радости – конец их буен.
В победе – смерть их.
Как огонь и порох, они сгорают в поцелуе.
(«Ромео и Джульетта»)
Ты для меня – Всё.
Ты мне внушаешь Жизнь.
___
Самое смешное, что, несмотря на всё, я всё равно её люблю – за то, что она такая маленькая, такая хорошая, такая невинная – несмотря на всю её греховность. Я люблю её, потому что, несмотря на тьму, она для меня – свет в смеющейся плоти.
___
Два года я была с ней знакома. Как в первый, так и во второй год я плакала в свой день рождения из-за неё. Я рыдала и ненавидела себя в свой же день рождения. Разве это хорошо?
___
Когда прошло 2 месяца, я вновь начала душиться. Просто для себя. Чтобы ходить в приятном облаке. Первые два месяца без неё моя голова отрицала необходимость предпринимать что-то для того, чтобы баловать себя, кажется, не особо нужной, (но на самом деле важной) красотой.
Вместо этого, первые два месяца я загоняла себя до смерти работой, которая меня убивала, высасывала, опустошала. Как будто мой мозг решил, что мне непременно нужен какой-то её суррогат, что обязательно должно меня потихоньку уничтожать.
Вместе с духами вернулась любовь к себе как к эстетическому объекту и забота о себе как о физическом функционирующем объекте.
Спустя 2,5 месяца я постоянно начала напоминать себе: «Это – Я. Это – Я». Я рисовала кружочки в тетради, и в кружочки помещала букву "Я". Будто бы я удивлялась, что у меня вообще есть личность.
Когда прошло три месяца, я не обратила внимания на эту дату. Однако я заметила, что перестала постоянно вставать на весы, боясь переступить за заветные «47,4» – я приняла своё тело таким, какое оно есть, не на словах, но на деле.
___
Типичный диалог:
Она: Если ты мне
