прижавший страшной силой.
– А вы, Святой Отец, оказывается, поэт, – сказал я, поднимая с мокрой травы пояс с ножнами, которые использовал в качестве седалища на привалах. Сами ножны вот уже три дня были пусты. Их содержимое расколол здоровяк, орудующий моргенштерном невероятного размера, выскочивший на меня из леса и первым махом оставивший за своей спиной просеку из молодых дубков. Не пригнись я вовремя, химеры, затягивающие грешников в ад, сами испугались бы эдакого изуродованного чучела: утренняя звезда – инструмент серьезный, мой меч на его пути был просто сухой веткой. Эту версию я заготовил для любопытствующих всех полов и возрастов (если таковые возникнут) на предмет моей утраты. На самом деле свой меч я проспал. Меня сморил сытный ужин (ломоть черствого хлеба и кружка воды) да долгий дневной переход через горный хребет. Я встретил рассвет под раскидистой ивой без меча, походной сумки с провиантом и запаса арбалетных болтов (сам арбалет висел на ветке, не замеченный ночным вором). Мне бы расстроится, но подумалось: «Слава всем святым, оставили в живых», и, прихватив бесполезное оружие, я тронулся в путь.
В самый что ни на есть полдень того дня, о коем беспрестанно напоминало солнце, изрядно припекавшее макушку, я вышел к вересковому полю. Лилово-розовые волны, доходившие до пояса, сковывали движения, сонмы пчел, занятых опылением, грозили разукрасить мою физиономию не хуже существующего в официальной версии моргенштерна, а висящий над верещатником терпкий аромат слезил глаза. Одной рукой я отмахивался от жужжащих тварей, другой тер глазницы – крохотный шлюп, вынужденный сопротивляться океанской волне сломанными веслами. Проморгавшись в очередной раз, сквозь вересковую слезу и рой мечущейся передо мной живой шрапнели, я заметил черную гору, наперерез приближавшуюся ко мне. Казалось, грозный риф, окруженный шапкой пенных брызг, сам искал встречи с несчастным суденышком, и без того обездоленным (обезвесельным) штормом.
Я остановился, наново протер глаза рукавом, снял с плеча арбалет, взвел его и, не вложив болта по причине, ранее мной описанной, направил на гору.
– Стой и назовись, – прокричал я, стараясь придать голосу уверенности и хрипотцы.
Гора остановилась в футах ста от меня и насмешливо пробасила:
– Ты, мой юный друг, видать, по всему большой волшебник, что приготовился стрелять воздухом.
Я опустил арбалет, а гора дружелюбно скинула капюшон, обнажив коротко стриженные рыжие волосы, накрывавшие круглую, как ядро, голову с большими синими глазами и широко улыбающимся ртом.
– Я монах, – сказал человек и, сделав шаг навстречу, продолжил, – можешь не бояться меня.
Так я познакомился со Святым Отцом. Мой неожиданный товарищ являл собой личность загадочную (помимо деревянного креста на необъятной шее, под рясой к поясу был приторочен огромный меч, больше подходивший рыцарю, нежели монаху), да и говорил он в основном загадками.
– Имени твоего не спрашиваю,
Ни к чему оно мне,
А начну мысль вынашивать,
Так гореть мне в огне.
Вот так приветствовал меня монах, обрушивая без остановки свою полустихотворную болтовню:
– И путь твой куда, знать не хочу, не доверяй свою голову палачу.
– А куда идешь ты? – спросил я, желая заткнуть рот святейшего хоть на миг.
Попытка добиться недолгой тишины провалилась.
– Не ты, а Святой Отец,
Обращайся ко мне только так, наглец.
– Но ты сам назвался монахом, – возмущенно отреагировал я на несправедливое его замечание.
– То было время, когда звался монахом,
Теперь это имя посыпано прахом.
– И все же, Святой Отец, куда ты шел? – сказал я, продолжая движение через кустарник.
– К тебе навстречу через лес
Привел меня Отец с небес.
Я с опаской поглядывал на своего спутника, который как ни в чем не бывало шагал рядом, полами рясы вздымая лиловые облака соцветий вереска и тысячи пчел, удивительным образом не обращавших не него никакого внимания. Некоторое время мы молчали, я, погруженный в раздумья о превратностях судьбы, подбрасывающей неожиданные сюрпризы вроде этой встречи, Святой Отец, улыбающийся неизвестно чему, буркающий под нос что-то вроде:
– Ногам моим неведом сон, когда идем с тобой вдвоем.
К вечеру вересковая пустошь наконец-то закончилась, впереди виднелся дубровник, полный тенистых лощин, звонких ручьев и сладкого оленьего мяса (тут мне пришлось вспомнить о пропавших болтах).
Монах, извините, Святой Отец, будто читал мои мысли:
– Не зря оружия лишен
Во сне, ну как же ты смешон,
Нельзя идти тропой Богов
Вооруженным до зубов.
– О чем это ты? – переспросил я, начиная привыкать к его манере вести диалог. – Не хочешь ли сказать, что обокрали меня правильно?
– Ненужный инструмент отбрось,
Вы с ним отныне врозь.
– Тьфу, – сплюнул я с досады, – намекаешь на арбалет, да что мне теперь, с голыми руками остаться.
– Волшебник, что стреляет пустотой,
Сам на вопрос ответил свой.
Гора улыбалась во весь рот (а он у него был не маленький, как расщелина), сверкая синими бездонными глазами.
– Зачем же ты сам таскаешь тяжеленный меч? – упрекнул я своего безупречного товарища. Святой Отец тут же распахнулся, вытащил из-за пояса смертоносную сталь и, приняв боевую позицию, высоко поднял над головой меч двумя руками – такой боец мог сломать любую защиту. И снова прозвучала скороговорка:
– Железо предаю земле,
Войди туда, откуда вышло,
Лежи и, чтоб тебя не слышно,
Застынь среди корней во мгле.
После чего он вогнал меч прямо возле своих ног в мох по рукоять, а затем, склонившись, уперся ладонями и надавил всем телом – ворсинки сизого ковра сомкнулись над грозным оружием.
Святой Отец распрямился и, улыбаясь, произнес:
– Он мог защитой стать твоей,
Но ты судьбу его решил иначе.
Молись теперь, мой друг, сильней,
Проси не злата, но удачу.
После такого демарша мне ничего не оставалось, как расстаться с арбалетом. Так же эффектно всадить его в землю или забросить на крону самого высокого дуба, переломав при этом ветви, что попадутся на пути, мне явно не хватило бы физических сил, я просто повесил его на ближайший сук.
– Ты доволен? – обратился я к горе, обряженной в рясу.
– Нет, – ответила гора, и улыбка при этом не покинула своего привычного места, – но мы можем идти.
– Но ты даже не спросил, куда я вообще направляюсь, – возмутился я, – и чего это ты вдруг заговорил нормальным языком?
– Твой путь известен и недолог,
Уже сидит в засаде ворог.
Я обомлел. Получается, он знает, куда и зачем я иду, по крайней мере, что сообщение, известное мне, важно и для своих, и для чужих.
– Кто же ты на самом деле? – выдохнул я. – И зачем лишил и меня, и себя последней защиты, коли ведомо тебе так много.
– Я вторгнулся в предел иной,
