и здоровым. Я оттолкнулся и стал спускаться, упираясь в стену ногами. Добрался уже до половины. Тома, наклонившись, смотрел на меня сверху и подбадривал изо всех сил.
А я почему-то застыл и не мог снова оттолкнуться и продолжать спуск. Как будто окаменел. Я не чувствовал холода, не чувствовал снега, который сыпал мне в глаза. Весь сосредоточился на одном: хочу остаться в живых.
Тома вдруг широко открыл глаза и слегка повернул голову. Лицо у него стало испуганное. Сердце у меня покатилось вниз.
– В дверь стучат! – крикнул он, преодолевая завывание ветра. – Ты уже почти на земле. Давай вниз!
Я услышал, как хлопнуло, закрываясь окно.
Я остался один, болтаясь в пустоте, и моим спасением были простыни, снятые с наших постелей.
Пришлось снова хлебнуть побольше ледяного воздуха и отпустить себя скользить к следующему узлу. Мне снова попался выступающий на фасаде камень, и я ступил на него правой ногой.
Нащупывал опору для левой ноги, но так и не нашёл.
Правая соскользнула, и я полетел в бездну.
Глава 25
Я упал с большой высоты и переломал бы себе все кости, если бы не пухлый сугроб. Он смягчил падение. Но не совсем. Щиколотка сухо щёлкнула, боль была такая, что я вскрикнул – и, кажется, очень громко.
Я поднялся, но наступить на ногу не мог, так сильно болело.
Стиснув зубы, я набрал снега и приложил к своей несчастной ноге, опухающей на глазах. Через несколько секунд я вообще перестал чувствовать щиколотку – снег сработал как анестезия. Я поднял глаза к окну нашей комнаты и увидел, что там погас свет.
Неужели Тома меня бросил?
Я был один в полной тьме. Вернуться не было никакой возможности, потому что входная дверь заперта. А подняться по простыне? Нет уж, простите!
Значит, ничего другого не оставалось – только идти до конца и завершить всё, что мы задумали.
Я хватал ртом ледяной воздух, стараясь утихомирить расходившееся сердце. Немного успокоился и двинулся в путь. Припадая на одну ногу, доковылял до статуи всадника, а потом сделал ход конём – буквой «Г». Снег уже успел засыпать клетки, которые мы очищали днём. Но найти маленькую часовню не составило труда. А куда бы ей деться? Вот она, стоит прямо передо мной за кустами, которым, похоже, не даёт вздохнуть толстая снежная шапка.
Время от времени я судорожно оглядывался: не мог забыть великана с фонарём. Хотя в задней комнате канцелярии мы и видели плащ с капюшоном и ходули, но можно ли поверить, что это Плантар расхаживал ночью по усадьбе в таком обличье? А если и расхаживал, то тем более становилось страшно. Зачем он это делал? Что ему было надо? Неизвестно. Уж наверняка что-то недоброе.
Я ещё раз посветил фонариком во все стороны, чтобы удостовериться, что никто за мной не следит. Хлопья снега попадали в луч света, и мне подумалось, что я держу в руках световой меч.
Я подобрался к маленькой часовне, толкнул входную решётку, и она открылась с негромким скрипом.
Я уже видел такие часовни на других кладбищах и, когда изучал рисунок на туристической карте, сразу решил, что, наверное, это чей-то семейный склеп.
Пока я шёл, ветер сёк мне снегом лицо, заставляя жмуриться. Очень хотелось спрятаться от него под крышу. Среди снежной круговерти вход в часовню казался пастью, которая приготовилась проглотить меня целиком. Я закрыл глаза и шагнул прямо в неё.
Когда я их открыл, фонарик осветил передо мной огромное каменное надгробие. Каменные ангелы, казалось, были недовольны вторжением, мой фонарь разбудил их, и их тени грозно потянулись ко мне. Я повернулся и закрыл входную решётку – скорее по привычке, чем из страха, – но от её скрипа у меня по спине пробежал холодок. Снова заболела щиколотка, но я не обращал на боль внимания. Я приближался к цели…
Я обошёл вокруг надгробия, обшаривая его фонариком и сверху, и снизу. На одной из сторон я обнаружил что-то очень интересное. Наклонился пониже и невольно вскрикнул от резкой боли – щиколотка дала знать о себе.
А увидел я вот что: на боковой стороне гробницы выгравированы какие-то строки, а ниже, на каменных кубиках, – девять римских цифр.
Белый круг света перемещался по строке по мере того, как я читал:
Возвышаясь над землёй светлым маяком,
Я взираю на могилы мирно спящих.
Став хранителем и стражем благодати,
Отражаю гранями золото небес.
Я читал и перечитывал строки, которые были стихотворением, написанным александрийским стихом, то есть по двенадцать слогов в каждой строке. Цифры плясали у меня в голове: шестью четыре – двадцать четыре… четырежды двенадцать – сорок восемь…
Сам не знаю почему, я старательно искал то, что подвело бы меня к цифре шестьдесят четыре. И не находил. Никакого соответствия с шахматами и шахматной доской. По крайней мере, на первый взгляд.
И тут я сообразил, что могу вызвать Тома по рации. Несколько долгих секунд, и вот он ответил – я вздохнул с облегчением.
– Как ты там, дружище? – спросил он сквозь треск.
– Что у тебя случилось?
– К нам зашла твоя мама. Я едва успел включить воду в душе, сказал ей, что ты моешься. Не уверен, но мне кажется, что она зайдёт снова. Ты там шевелись побыстрее.
Я снова заволновался, и щиколотка опять заныла.
– Я сейчас в маленькой часовне, – сообщил я без перехода.
– Ты ас! И что там? Рассказывай! – голос Тома прерывался от волнения.
– Стою перед надгробием, на нём стихотворение и римские цифры.
– Наверняка шифр. С цифрами разобрался?
– Спасибо-спасибо, а то я сам не догадался, – буркнул я.
Мне стало немного обидно: и как это я не смекнул заняться каменными кубиками с цифрами? Я протянул руку и нажал пальцем на кубик с цифрой один. Он, издав тихий скрип, вдавился в землю, и я понял, что передо мной особый механизм, который где-то что-то открывает…
Глава 26
– Что за стихотворение? – торопливо расспрашивал меня Тома.
Я отчётливо прочитал ему каждую фразу, и мы принялись размышлять вдвоём.
Возвышаясь над землёй светлым маяком,
Я взираю на могилы мирно спящих.
Став хранителем и стражем благодати,
Отражаю гранями золото небес.
– Кто может взирать? Птица? Орёл? – предположил я.
– Нет… Тут говорится «маяк». Вряд ли это что-то живое. Что-то высокое – это да.
– Тогда что? Мачта? Дерево?
– Да, возможно, дерево.
Я сидел, не шевелясь, и меня пробирал холод. Подышал на руки, и в луче света фонарика заклубился пар.
Я почесал затылок через вязаную шапку.
«Сверкающее дерево? Нет. Вряд ли. Это бессмыслица какая-то. Разве что апельсиновое или лимонное дерево на солнце…»
Я покачал головой и спросил:
– Как думаешь, что, кроме дерева, может возвышаться над землёй?
– М-м-м… Из нашего окна видна часть кладбища. Допустим, дом. Или, например, башня.
– Ну да! – обрадовался я. – Башня Магдала! Она похожа на маяк и поднимается к небу!
– Ну-у… Разве она похожа на сверкающий маяк?
Взгляд зацепился за последнюю строчку стихотворения: «Отражаю гранями золото небес».
В голове бешено завертелись все колёсики. Что касается «золота небес», то я сразу подумал о солнце, тут сомнений не было. А вот грани? Грани, которые отражают солнечные лучи?
– Ты здесь? – прохрипела рация.
– Здесь, здесь, я думаю. Пытаюсь понять, вписывается ли башня Магдала в другие строчки стихотворения.
– Ну-ка, прочитай мне его ещё раз.
Я повторил стихотворение, и у меня в голове замелькали разные картинки нашего пребывания в усадьбе.
– Понял! – выдохнул я. – Речь о башне, но это не Магдала. Это другая, та, что напротив неё. Стеклянная!
– Белая ладья на шахматной доске, – прошептал Тома.
– Точно. Теперь надо ответить на один вопрос. Сколько в ней стеклянных граней? Можешь ответить?
– Не шевелись! Сейчас посмотрю в брошюре.
Я и не шевелился – я реально застыл на месте. Только мысль, что перед нами вот-вот откроется клад тысячелетней давности, удерживала меня от желания сбежать. Потянулись долгие минуты. Наконец снова послышался голос Тома.
– Не нашёл.
Голос у него был огорчённый.
– Когда мы с Амандой сидели наказанные, ты, случайно, не был в стеклянной башне?
– Нет, ходила другая группа.
– Группа друзей Аманды? – спросил я.
– Ага.
– Тома! Надо, чтобы
