Пение все ближе, красивое и пугающее. Теперь оно больше похоже на крики агонии, что соединились в песню. Ужас, рождающий красоту. Так, наверное, поют ангелы Элеоса.
Голову поражает боль, Мерсади начинает падать, ловлю её и держу у себя в объятьях. В её глазах читается ужас. В голове и перед глазами проносятся странные образы. В каждом из них мы видим мальчика, что только что вернул нам кольцо.
Лицо мальчика, чей рот раскрыт в ужасном крике, глаза его вылезают из орбит. Группа подростков кого-то запинывает, не видно, кого, но, кажется, я понимаю. Мальчик, плача, вешает собаку в каком-то пыльном амбаре.
Музыка сопровождает все это. Прекрасная, мерзкая, красивая, ужасающая музыка.
Мальчик тычет себя ножом в ладонь, лицо его бесстрастно. Он плачет над растоптанным цветком. Мальчик вырос. Лежит в подворотне. Глаза стеклянные, но все такие же светлые и выразительные. Рядом бутылка, рядом склянки с непонятным веществом. На руках видны гнойники. Хор достигает своего апогея. Что-то лопается в голове. Грязные канавы, тела, кровь. Нечто, похожее на человека без рук и ног, ползет в грязи. Храм, церковный хор, мальчик в нем. Выпученные глаза, рот, искривлённый ужасом. Сгоревшие руины храма. Адский звон.
Глубокий вдох, кричу, не могу не кричать. Жадно хватаю ртом воздух. Оглядываюсь и вижу предзакатные Хартфорт. Мы с Мерсади лежим на мостовой. Помогаю ей встать, она тяжело дышит, глаза её красные от слез. Мы смотрим вокруг, но не можем найти того мальчика.
— Что это было? Ты тоже все это видела?
— Кажется да. И в то же время, будто не могу вспомнить, что именно. Странное чувство. Как голова болит.
— Не могу отделаться от мысли, что увидел нечто ужасное. До сих пор в ушах звенит. Знаешь, как-то после этого не хочется дальше гулять. Давай лучше сразу ко мне, тут не далеко.
— Веди.”
Мне всегда было интересно, произошли ли события сна на самом деле. Я помню, как гулял с моей подругой Мерсади, но не помню, встречали ли мы того парня, что вернул ей кольцо. Наверное, звучит странно, но я был бы рад, если бы это был просто сон, и мы никогда бы его не встречали. Ведь, если мы правда стали свидетелями тех страшных ведений, то что они означают? Зачем мы узрели их? Это был очень тяжелый сон, не хотелось бы, чтобы это было тяжелое бытие.
Сон о полёте
Много снов снилось мне в холодных стенах старого маяка посреди моря. Были волнующие, были жуткие. Но все они проходили. Один за другим. Но иногда… иногда мне снились совершенно иные сны. В них я не убивал и не бывал убитым. Не страдал и не скитался. Это были сны, что делали меня по-настоящему счастливым. Это были сны о полете.
Окрыленный незримой силой парил я в воздухе, пролетая над бесчисленными хартфортскими улицами, между столбов дыма и церковными шпилями. Я облетал горы, заглядывал в таинственные пещеры и пропасти, таившее в себе древние тайны, бывал и на их чарующих заснеженных вершинах.
Однажды увидев сон о полете, я не мог уже думать о других снах, не мог мечтать о других снах. Это был совершенно иной уровень.
Однажды пролетая над северными горами Доэрпалм, я увидел живописную долину, скрытую от глаз людских. Кроны деревьев там переливались бронзовым и аметистовыми оттенками. На стволах были высечены руны. На вершинах холмов стояли древние монументы, чья каменная поверхность поросла слоем разноцветных игольчатых кристаллов.
В полете ты не думаешь о прошлом или будущем, ты живешь настоящем. Грудь твоя дышит свободно, а сердце бьется легко.
Я летал над зелеными полями и быстрыми реками. По бескрайним степям и раскаленным пустыням. Видел величественные города и забытые руины. Вижу непролазные леса, коварные джунгли. Все это пролетает вокруг меня, до всего я могу дотянуться.
Последний такой сон на маяке был особенно запоминающимся. Мне приснился берег, чей песок был красный. Красный, потому что состоял из множества кристалликов рубина. Это был легендарный Рубиновый берег. Говорят, он снился очень многим людям. Береговая линия от горизонта до горизонта омывалась буйными сине-зелеными волнами. Соленый ветер обволакивал меня. Небо там было закрыто черными тучами с оранжевыми прожилками. Далекий горизонт за морем сиял ярким желтым цветом. Долго я летал там, пока мне все это не наскучило.
Очутившись на рубиновом берегу, я сразу понял, что это сон. А оттого я решился на неожиданный поступок. Собрав свою смелость в кулак, я ринулся к сине-зеленой водной глади. Когда я нырнул в пучину, весь мир перевернулся. Тогда я понял, что все это время мы неправильно смотрели на мир. Вернее, просто упускали важную часть. Иногда, чтобы увидеть всю картину, достаточно сменить угол обзора.
Когда я пересек водную гладь, я понял, что у моря здесь нет дна. Есть только другой берег. Как бы отражение первого. Два рубиновых берега, соприкасающихся друг с другом, внезапно встали вертикально образовав рассыпчатый хребет, окруженный по обеим сторонам сияющим горизонтом. А над ним бушевало сине-зеленое небо. Увидел я еще и то, что ветер разносил красный песок подобно волнам. А в настоящем небе тучи обрушивались друг на друга валом. И тогда я понял, что оказался между трех морей. Никогда не видел я ничего прекраснее.
Интересно, какие здесь строят маяки?
Проснувшись, я вышел на улицу, где на старой деревянной скамье и маяка сидел Джозеф Вортекс и курил трубку. Я подсел рядом.
— Да весь сияешь. Неужели хорошо выспался, а, парень? — сказал он.
— Как думаешь, Джозеф, какие на небе маяки?
— Ммм… странный вопрос. Думаю, они стоят на облаках. Да и вообще, зачем на небе маяки?
— Ну, небо — это тоже своего рода море. А птицы, как корабли, бороздят его. Что-то ведь должно им там помогать.
— Опять тебе какой-то странный сон приснился. Вижу-вижу. Хотя бы не кошмар. Знаешь, Винсент, в твоих словах есть смысл. Тогда и земля своего рода море. А кроты — корабли.
— А кто знает? Может и так, — смеюсь я, — знаешь. Мне кажется, нам очень повезло, что мы видим сны. В них есть своя магия.
— Что ты имеешь в виду?
— Я родился на небольшой ферме в Хостфелте. Иногда она сниться мне. Старый покосившийся домик, поля, золотой закат. Я лежу и на заросшей мхом старой лодке. Сейчас той фермы уже нет, она была сожжена во время войны. Но приятно думать, что она все еще есть где-то в мире грез. А что, если ничто на свете не умирает, не уходит в никуда? Что
