раздеть, — кривится с обреченным вздохом.
— Ладно… — выхожу из комнаты, оставив дверь открытой.
Быстро сбегаю по ступенькам, натыкаясь на Нику, которая вешает в шкаф свою шубу и, увидев меня, участливо спрашивает:
— Ну как он? Бедненький…
— Жить будет, — отвечаю, проходя мимо нее.
В гостиной снова галдеж. Иду на кухню, обнаруживаю там сидящих друг напротив друга Зотова и Капустина. Их тихий разговор мгновенно прекращается, и две пары глаз обращаются ко мне: одни насыщенно-карие, вторые небесно-голубые.
Проигнорировав обоих, двигаюсь к тому ящику, в котором в прошлый раз обнаружила посуду.
— Ладно, пойду ворота закрою, — объявляет Данила, вставая из-за стола. — Будь как дома, РозенБаум.
— То есть я могу переночевать в твоей спальне? — бросаю ему.
Данила посмеивается, отвечая:
— Где пожелаешь, Агуша.
Поджав губы, смотрю перед собой, пока его шаги не стихают. В комнате повисает тишина, ее я тоже игнорирую. Открываю холодильник в поисках воды, но, кроме бутылок с алкоголем, ничего не нахожу.
— В этом доме есть вода? — спрашиваю, не оборачиваясь.
— Да, в кладовой, — отвечает Зотов.
Развернувшись, иду к двери, собираюсь отправиться на поиски кладовой, но Марк встает со стула и перехватывает мой локоть. Развернув к себе лицом, говорит:
— Куда ты? Я сам принесу.
Я не смотрю в его глаза. Только на его пальцы, которые сжимают мою руку: не больно и не настойчиво, но я не тороплюсь вырваться и убежать.
— Не хочу перегружать твою ногу, — говорю ему. — Вдруг ты споткнешься и сломаешь себе еще что-нибудь. Нос или руку… — вкрадчиво осыпаю его предсказаниями.
— Аглая! — тормозит он меня.
Вскинув глаза, встречаю устремленный на меня взгляд исподлобья, в котором искрится веселье. Его губы улыбаются и произносят:
— Только не бросай меня под машину. Остановись.
— Отпусти… — отвожу от него глаза.
— Извини, — говорит, не разжимая пальцев. — Я перегнул палку.
— Когда? — смотрю на него с вызовом. — Когда светил голой задницей? Или когда полчаса назад предложил сделать тебе минет?
— Извини, — повторяет, не собираясь уточнять. — Я… — качает головой. — Просто хочу узнать, как ты теперь живешь.
— У меня был опыт минета, если тебя интересовало это, — сообщаю, чувствуя, как мои щеки взрываются красным, ведь это ложь.
У меня не было такого опыта с ним, я была такой пугливой и скромной, что заставляла его выключать свет, когда мы оставались наедине, по крайней мере поначалу уж точно. И за семь лет в моей жизни не появилось человека, с которым я бы хотела приобрести опыт такой интимной ласки.
— Ты покраснела, — Марк поднимает руку, будто хочет дотронуться до моей щеки, но потом опускает, делая глубокий вдох. — Тебе идет, — кружит по моему лицу взглядом. — Я миллион лет не видел, чтобы девушка краснела.
От этих слов я краснею еще больше, чувствуя себя неопытной простушкой рядом с его уверенностью в себе. Это отзывается в теле трепетом, как и его взгляд, в котором скачут пугающие меня эмоции.
Он и правда изменился. Это я не изменилась. Он был прав…
— Перед Новым годом случаются чудеса. Наслаждайся, — желаю ему.
— Спасибо. Я почти перестал в них верить, — сглаживает он мою колкость.
Во мне бурлит слишком много всего, чтобы прятать шипы, поэтому запальчиво говорю:
— Не поверишь, я тоже. Я вообще ненавижу Новый год! А знаешь почему?
— Нет. Расскажешь?
— В Новый год семь лет назад я поняла, что ты выбросил меня из своей жизни и даже не попрощался, — проговариваю на одном дыхании. — Ты обещал… что мы встретим его вместе… с тех пор я этот праздник терпеть не могу.
Сглотнув, я уже жалею о том, что влезла в эту трясину. В прошлое, в котором семнадцатилетняя девчонка шлет своему парню сообщения в новогоднюю ночь, надеясь, что хотя бы на этот раз он ей ответит.
Он уехал в сентябре, и с каждым месяцем вестей от него становилось все меньше и меньше. Я писала ему о том, что дико скучаю. Что дни без него стали пустыми, неинтересными и тянутся бесконечно долго. Я рассказывала ему о своей учебе в университете, о новых знакомых и о том, как безумно жду нашей встречи. Как мониторю билеты в Канаду и ругаюсь с папой, потому что он не отпускает…
Я желала ему доброго утра и спокойной ночи. Я желала ему успехов и верила, что у него все получится. И у него получалось…
К декабрю от него приходило в лучшем случае одно сообщение в неделю, но я ведь знала, как много он тренируется. И про разницу во времени я тоже знала, но мне было семнадцать, и я любила его, а все остальное мне казалось неважным.
«С Новым годом. Я люблю тебя», — это сообщение было моим последним.
Оно так и осталось неотвеченным. Больше я ему не писала. Он мне тоже.
Я не люблю Новый год. Зотов умудрился оставить отпечаток в моей жизни, а я в его очень вряд ли.
Его лицо каменеет, взгляд становится напряженным. Тяжелым!
— Аглая… — прикрывает на секунду глаза. — Все это сложно…
— Так всегда говорят, когда нечего больше сказать.
— Аглая…
— Просто отвали от меня, — прошу его хрипло, вырвав руку.
Выйдя из кухни, носом врезаюсь в громадную грудь Страйка, который сжимает мои плечи, смеясь:
— Полегче, красавица.
— Покажи, где здесь кладовка, — прошу, пряча от многодетного отца свои затуманенные слезами глаза.
Глава 14
— Ты спишь? — полушепотом спрашивает Капустина.
Отрываю голову от подушки и смотрю на крадущуюся в темноте подругу.
Прижимая к груди вещи, Таня бесшумно передвигается по хозяйской спальне, выискивая место, куда их положить. На ней одноразовые белые тапочки и длинный банный халат, прикрывающий пятки. Точно такой же сейчас и на мне. Капустин предложил их нам вместе со своей комнатой и пожеланиями доброй ночи.
Большая часть гостей разъехалась примерно час назад, включая Страйка и его семью, но кое-кто остался на ночь, заняв диваны внизу и еще одну гостевую комнату здесь, наверху. Сам хозяин отправился спать в баню, а судьба его девушки мне не известна. Переживать о том, где будет спать Ника, в любом случает не стоит. Она никогда не ляжет там, где нет пятизвездочных условий. В этом я не сомневаюсь.
— Нет… — подложив под щеку руки, слушаю, как в окно стучится промозглый декабрьский ветер. — Как Альберт?
— Дышит, — говорит она, отбросив одеяло со своего края кровати.
Замерев, кусает губы, будто не рискует ложиться. Придирчиво осмотрев подушку, говорит:
— Я не смогу уснуть в постели Капустина. Я его убить готова. Там чисто?
— По-моему, тут до нас никто не спал, — успокаиваю ее. —
