какое отношение?
— Как — какое? А кто сказал, чтобы я прописывался? Кто сказал, чтобы я писал заявление, так как машинисты вам нужны? И кто отказал мне, когда я прописался? Так вот: я иду дальше.
Голос начальника остановил меня в дверях:
— Обождите! Раз такое дело, мы примем вас. В порядке исключения. Но — помощником машиниста. Согласны?
Через четверть часа я уже имел в руках медицинскую карточку и направление на сдачу экзаменов. А к вечеру был зачислен в штат депо.
Яков Евсеич
Помощником машиниста в депо станции Курган я работал полгода. С разными машинистами приходилось ездить, но больше других в памяти остался Яков Евсеич. С таким не соскучишься: то он рассуждает о чем-нибудь, то с ним случается что-то необычное. Познакомились мы так: в поездку вызвали, и нарядчица предупредила меня, что поеду с другим машинистом.
Я стоял перед схемой профиля пути и старался запомнить подъемы, уклоны, расположение станций и подходы к ним, когда услышал:
— Ну, Власьевна, помощника ко мне подвесила?
— А вон, Яков Евсеич, он у стены профиль изучает!
Я обернулся. Машинист не понравился: пожилой, а такие помощникам не дают водить поезда; неряшливо одетый — бушлат черный расстегнут, серый пиджачок под ним — тоже, под пиджачком черная душегрейка и поверх нее выпущен воротник серой рубашки; глаза серые, бегающие, как у молодого воришки; коричневая шапка с кожаным верхом лихо сдвинута на затылок. Обут в кирзовые сапоги. И двинулся он ко мне так, словно бы собирался бороться. Ноги нарасшарагу, руки в локтях фонариком, будто ему мускулы мешают.
— Яков Евсеич! — называет себя и подает руку.
Я подал свою и тут же скособочился.
— Тише! — говорю.
— О, слабачок, видно!
— Перелом был! — оправдывался я, почувствовав боль в правой руке.
— Книжку читал, с приказами ознакомился? — кивнул на книгу приказов и распоряжений.
— Читал — ничего нового.
— Тогда потопали! — и направился к дежурному.
Получив два маршрутных листа — туда и обратно, складывая их вчетверо и всовывая в карман, спрашивает:
— Электровозные схемы хорошо знаешь?
Я засмеялся. Вспомнился один из машинистов в депо станции Тайга, который каждого помощника так же спрашивал, а сдающего смену машиниста уговаривал: «Слышь, будь другом, проедь со мной немножко, а потом спрыгнешь!» Машины боялся: на раз-то схема не соберется. Молодые машинисты, видя его идущим принимать электровоз, начинали придумывать разные неисправности, будто бы случившиеся в пути. А в доме отдыха частенько при его приближении можно было слышать рассказ:
— И вот, значит, сидят зайцы — в карты играют. Вдруг тот, кто на стреме, как крикнет: «Атас, братцы, охотник с собакой!» Тут старший и спрашивает: «А какой он, охотник-то… Может быть, длинный-длинный? Худой-худой? А собака тощая-тощая?..» — «Да, — отвечает старшему заяц. — Охотник длинный-длинный, а собака тощая-тощая!..» — «Играй, зайцы, — это Митя Лысый!» — говорит старший.
Слушатели покатываются от хохота, так как над их головами уже возвышается лицо длинного худощавого машиниста, и начинает он им разнос устраивать, доказывая, что голодная собака на охоте лучше гонит-зайца, чем сытая.
И вопрос Якова Евсеича, и его голос, энергичный и с хрипотцой, напомнили того машиниста.
Пока я закрывал наружную дверь, Яков Евсеич уже вытягивал зубами из пачки беломорину и смотрел на меня искоса:
— Выходит, умным себя считаешь. А смех без причины — признак знаешь чего?
— Знаю, Яков Евсеич, — ума!
— У-у-умный, значит! — проговорил он медленно, выпуская изо рта дым.
— А вы, Яков Евсеич, в поездку с дураком поехать, наверное, хотели?
— Ха!.. Да ты, парень, жох, видно. — И неожиданно хлопнул меня по плечу: — Ничего, сработаемся!.. — Взял с крыльца «шарманку» — свой сундучок — и пошли.
Идем через пути к вокзалу и вдоль перрона — в Восточный парк. Сбоку кустарник, забор. Докурив папироску, Яков Евсеич скатал ее рулончиком, зажал между большим пальцем и указательным и выстрелил по кустарнику.
— Знаешь, что там такое? — кивнул головой на кустарник.
— Где — в кустах?
— Да не-ет, вон, за забором?
— Не знаю, дом какой-то строится…
— Отделение дороги… Видишь, для умных-то людей… третий этаж надстраивают!
— Неужели, Яков Евсеич, на всех трех этажах да под каждым окном по умному человеку сидеть будут? — спросил я притворно-серьезно.
Машинист затрясся от смеха. Даже присел.
— Да знаешь ли ты, что за свою работу я только одного начальника встречал умного — Николая Ивановича Мыльникова, начальника депо, — говорил после. — Вон, тоже начальники, инструктора наши. Едет тут со мной Сергеев, сопли вытирал рукавом недавно, а тоже: «Требую устранить недостатки!» Я третий десяток лет поезда вожу, а он, видишь ли, требует!.. Да начхал я на его требования: как водил, так и буду водить. Обрыва — ни одного, ползунов — тоже, сигналов не проезжал… А как кто залезет в кабину, так и выискивает, к чему бы придраться. Как же, тоже работают! Эти же, которые в отделении, кроме как «давай-давай, шуруй-шуруй», ничего не знают. Они и ценят таких же, кто «давай-давай» кричит.
А Мыльников не-ет… К Мыльникову один такой в кабинет заскочил мимо очереди да сразу в кресло плюхнулся, а начальник ему: «Выйдите!.. Имейте уважение к людям!» Во какой был Николай Иванович.
Под поездом стоял я как-то вот в этом же парке, а он из отделения шел. Глядел, глядел да ко мне и подходит: «Вы, товарищ машинист, из какого депо?» — спрашивает. «Как из какого? Из нашего, курганского!» — отвечаю. «А почему я вас не знаю?» — «А потому что, товарищ начальник, мне в вашем кабинете делать нечего!» — ответил ему.
И что бы ты думал? Через неделю читаю приказ о премии — за устойчивую и добросовестную работу. А шлаковые горы, что возле депо, на дома переделал кто? Цветники, оградки, деревья посадил? Он!
Уж если кого накажет, то будь спокоен: день в день тебя после срока наказания вызовет, поговорит как человек.
Пошли электровозы, а машинисты-то кто с ликбезом, кто с четырьмя классами, и многих сокращать надо из-за образования, а он — руководителям отделения: «Да вы что! Да они войну
