и безжизненными, как будто там, внутри, угас сиявший в них дух. Ки видела в них лишь отражение своего собственного отчаяния и горя. Она страдала не одна, но это почему-то не принесло ей облегчения. Наоборот, горе лишь провело между ними черту, превратив былую сердечность в вежливое притворство чужих друг другу людей.
— Благодарю, Кора, это прекрасное платье, — сказала Ки. — И, ты знаешь, нелюбовь ромни к зеленому меня особо никогда не стесняла. Так что спасибо тебе большое. Мне как раз именно это и требовалось…
Оставалось только надеяться, что в ее голосе прозвучала надлежащая теплота. На самом деле она чувствовала только усталость. И еще стыд за свое пропыленное платье.
— Ну, тогда, милочка, я пойду, — сказала Кора. — А ты готовься себе потихоньку и не торопись. Ларс нам рассказал, что ты очень устала. Мы подождем…
И Кора торопливо вышла из комнаты, словно пытаясь убежать от себя самой.
Проводив ее взглядом, Ки плотно зажмурилась и некоторое время сидела неподвижно. Потом поднялась и решительно сбросила покрытую дорожной пылью одежду. Смочила в душистой воде тряпочку и обтерла все тело. Новенькое платье обдало прохладой чистую кожу. Ворот и рукава были расшиты крохотными желтенькими цветами. Платье было чуть длинновато, но Ки решила, что вряд ли кто обратит на это внимание, по крайней мере сегодня. Ки разгладила ладонями юбку и выпрямилась во весь рост.
Общая комната была узким и длинным помещением с низким потолком. Окошек в ней не было, зато в одном конце ярко пылал обширный очаг. Пол был каменный, а стены — из глины, замешанной с серой речной галькой. Летом в комнате было прохладно, зимой — тепло. Из конца в конец комнаты тянулся длинный стол, по обе стороны которого на скамьях теснился народ. Стол же так и ломился от снеди. Там были огромные блюда мяса, только что поджаренного над очагом, горы фруктов на подносах, дымящиеся горшки вареных овощей и сладкие ягодные пироги. Люди за столом приглушенно переговаривались; гул множества голосов напомнил Ки пчелиный улей на закате. Точно такое же семейное собрание.
Ки стояла в коридоре, равно боясь и войти туда, и промедлить. Как решиться пройти мимо всех этих людей во главу стола, туда, где ждало ее свободное кресло?.. На счастье Ки, явился сразу заметивший ее Ларс. Откуда-то возникнув подле нее, он повел Ки через всю комнату, указывая путь, но не касаясь ее рукой. Ки шла как во сне, слушая, как ее вполголоса приветствуют родственники, которых она прежде видела всего раз или два. Она даже не всех помнила по именам. Лидию она, конечно, узнала; и еще Курта с Эдвардом, сыновей Руфуса. Вон сидит Хафтор, а рядом с ним женщина, очень похожая на него, — не иначе, сестра. Ки никогда еще с ней не встречалась. Она бормотала «здравствуйте» и кивала в ответ, и лица начинали понемногу сливаться в одно. Ларс сел на свое место, взмахом руки указав ей, куда двигаться дальше. Ки проследовала мимо трех незнакомых старух; дальше сидела жена Руфуса — Холланд; потом какой-то старик и, наконец, — сам Руфус и за ним — свободное кресло. Ки села в него и огляделась. На другом конце стола, ужасающе далеко, сидела Кора. И как, интересно, она собиралась оттуда ее направлять?.. Все смотрели на Ки и чего-то ожидали. Ки замешкалась, недоумевая. Еда и напитки стояли перед ними на столе, так в чем же дело? Вероятно, она должна была подать какой-то знак, начиная пир? Был ли этот их Обряд Отпущения просто семейной трапезой, на которой помимо еды причащались общего горя? Ки поискала глазами Ларса, но Ларс сидел слишком далеко и ничем не мог ей помочь.
— Я несу вам горькую весть… — прошептал Руфус у ее правого локтя.
Ки вздрогнула от неожиданности и уставилась на него. Что еще за весть еще горше той, которую она?.. Но Руфус знай кивал головой, ободряюще похлопывая по столу ладонью, и до Ки наконец дошло: он просто подсказывал ей необходимые слова. Она кашлянула.
— Я несу вам горькую весть… — произнесла она громко. И опять замолчала, лихорадочно соображая, как произнести свою повесть перед всем этим народом — от старца, ощупывавшего тряскими пальцами край стола, до крохотной девчушки, едва достававшей до того же края. Какие найти слова, чтобы поняли все?..
Молчание, однако, не затянулось.
— Какую же весть ты принесла нам, сестра? — спросили хором сто голосов.
Ки набрала полную грудь воздуху…
— «Трое из вас никогда уже не вернутся, — прошипел рядом Руфус. — Выпьем же во имя нашей печали…»
Ки метнула на Ларса убийственный взгляд. Вне всякого сомнения, предполагалось, что он научит ее всему этому по дороге сюда. Ларс с виноватым видом покачал головой. Руфус нетерпеливо постукивал пальцами по столу.
— Трое из вас никогда уже не вернутся, — провозгласила Ки нараспев. — Выпьем же во имя нашей печали…
— Трое из нас никогда уже не вернутся, — откликнулся хор. — Мы пьем во имя нашей печали.
Ки оглянулась на Руфуса, ожидая дальнейших указаний. Но Руфус молчал, плотно сжав губы. Можешь злиться, сколько влезет, раздраженно подумала Ки. Я тут, между прочим, ради вас сижу, а не ради своего удовольствия. Так что давай помогай, если хочешь, чтобы я все правильно сделала!
Тут Ки уловила едва заметное указующее движение его пальца и впервые обратила внимание на странную деталь в сервировке стола. За ее тарелкой аккуратным рядком стояло семь крохотных чашечек. Они были блестяще-серыми и без ручек. Ки взяла первую, поднесла ее к губам и увидела, что ее движение повторили все сидевшие за столом. Люди брали чашечки и одним глотком выпивали содержимое. Выпила и Ки; против ее ожиданий, жидкость не имела ничего общего с вином. Она была теплая, тягучая и почти безвкусная, лишь чуть-чуть отдавала запахом клевера. Ки поставила опорожненную чашечку на стол.
— «Свен, Ларс и Рисса — вот те, кто ушел от нас, чтобы более не вернуться. Выпьем же во имя нашей печали…» — снова шепотом подсказал ей Руфус, смирившийся со своей ролью. Что ж, тем лучше. Быстрее все кончится.
— Свен, Ларс и Рисса — вот те, кто ушел от нас, чтобы более не вернуться. Выпьем же во имя нашей печали… — ровным голосом повторила Ки. Ей не очень-то нравился этот спектакль, призванный изображать всеобщую скорбь. Но делать нечего, надо было продолжать.
— Свен, Ларс и Рисса — вот те, кто ушел от нас, чтобы более не вернуться. Мы пьем во имя нашей печали, — отозвался хор.
Вторая чашечка отправилась следом за
