я видела этот фильм в прошлом году с мамой. Так ведут себя снобы – представляются, будто они затерянные в Бердсли, в Пенсильвании, сокровища Голливуда. Ненавижу людей, которые сравнивают себя с другими и сравнивают других друг с другом, и так далее, словно жизнь – это переменка на школьном дворе. Никакой гордости, никакой уверенности в себе. Такие люди никогда не бывают здесь и сейчас, никогда не бывают самими собой. Они постоянно завидуют, злословят и делают себе больно. Гум, например, не перестает сравнивать себя с другими, судить и всегда приходит к выводу, что все подряд – просто деревенщины. Мне противно, когда он такой. Иногда я спрашиваю себя, какое у него представление обо мне – жалкой девчонке, крайне банальной & обездоленной невежде & спасенной от посредственности грандиозным & угрюмым Гумом, который судит о людях по их элегантности & он император хорошего вкуса! Не понимаю, почему он восхищается мной. О да, ну что за тайная парочка, разгуливающая в трусах и носках по дому, где я могу при желании заставить его встать на четвереньки и изобразить осла? Сумасшедший дом!
В моей первой тетради – поэма Уолта Уитмена, которую я переписала туда во время урока литературы, в то время как Китти не обращала на меня внимания. Эти стихи напоминают мне о побеге к Магде в Лос-Анджелес.
Браво тем, кто потерпел поражение,
Тем, чьи корабли потонули в море,
Тем, кто сам сгинул в пучине!
Казалось, что этот урок был создан для меня, я просто не могла очутиться в более правильном месте. Под стихотворением я подписала: «Спасибо, Уолт! Да, прикладывая одинаковые усилия, битву можно как проиграть, так и выиграть». Зато была попытка. И в следующий раз у меня выйдет, я буду не так глупа.
Школа, вроде, не очень строгая, но все ученики носят форму. Нужно будет, чтобы Гум заказал мне такую же в городе к следующей неделе. Уроки мальчиков проходят на первом этаже, а наши – на втором, зато во дворе и в столовой мы смешиваемся.
Что бы я ни говорила, в первый день мне было страшновато. Но сегодня утром, складывая тетрадки в портфель и шагая по опавшим листьям в школу, я чувствовала себя прекрасно. Я рада настолько, что боюсь выглядеть глупо, как те актрисы в Screen World. Не хочу, чтобы меня приняли за идиотку. Я решила захлопнуть рот: нужно, чтобы губы были сомкнуты, а взгляд казался умным.
Среди старшеклассников есть симпатичный мальчик. Я слышала, как Китти с подружками болтают о нем. Его зовут Стэн. И угадайте что? После уроков Стэн заговорил со мной. Я наткнулась на него случайно. Ну, «заговорил» – громко сказано, он просто сказал «привет», а потом сел на велик и исчез.
Что касается моих одноклассниц, вид у них глупенький. Они болтают, болтают и хихикают, стоит только мальчишке посмотреть в их сторону, но ничегошеньки не знают. В большинстве своем они еще ни с кем даже не целовались. Начиная с сегодняшнего утра, я веду себя, как все, чтобы не оставаться одной. Знали бы они! Ох, а вдруг это заметно? Ну нет, я несу какой-то бред. Я счастлива и брежу, счастлива, что наконец-то нахожусь среди своих сверстников! Мне трудно быть самой собой, но это не страшно.
* * *
«Привет!» Он снова со мной поздоровался, мы поговорили с ним минут пять, и после он вернулся к своим друзьям. Он хотел узнать, откуда я приехала. Я сказала, что родом из Лос-Анджелеса, это почти правда. Мы разговорились о кино, и я сказала, что как-то раз пересеклась с актрисой Ланой Тёрнер на ужине, куда пришла с теткой, костюмершей на киностудии MGM. Нет, с Ланой я не разговаривала, для этого я слишком застенчива, но я пожала ей руку, когда тетя представила меня. Он сказал «у-а-у-у-у-у» и широко раскрыл свои красивые глаза. Они голубого цвета. Кажется, я ему нравлюсь. Ненавижу себя за наглое вранье. Не знаю, зачем я это делаю, раньше я не врала. А тут перед моими глазами плыли картинки, я имею в виду то, как Лана Тёрнер жмет мне руку посреди золоченных бумажек у поляков. Это ведь единственный званый ужин, на котором мне доводилось бывать. В тот момент я так верила самой себе, что отчетливо ее видела. На ней было белое платье с тоненькой веревочкой вокруг шеи.
Затем, взяв свои книги, он ушел. Наверняка пошел рассказывать друзьям, что я выдумщица или что-то в этом роде, потому как они обернулись и глупо захихикали. А может, и нет, может, они восхищались или просто завидовали товарищу. Ладно уж, я ведь новенькая, каким-то образом мне нужно найти свое место в коллективе. Пусть даже враньем. Мне бы так хотелось им понравиться!
С девочками сложнее. Пару часов назад во дворе школы, когда во время переменки я подошла к группе девчонок, среди которых была Китти, они тотчас заткнулись, все одновременно, и поменяли тему разговора. Даже не попытались сделать это незаметно: «А ты закончила сочинение для миссис Холланд? Нет, нет, у меня ничего не выходит…» Думаю, они обсуждали вечеринку-сюрприз, которую готовит Мейбл, девчонка из секции «Б», которую я не знаю. Кажется, они завидуют, но не понимаю почему. Может, потому, что этот мальчик, Стэн, проявляет ко мне интерес.
Стэн, Станислас. Мне нравится его имя.
Конечно, жаль, что у меня нет подружек, но мне ни жарко, ни холодно. В придачу, я записалась в театральный кружок. Когда я сказала миссис Гумбольдт, что читала «Три сестры», она оценивающе взглянула на меня, а потом рассмеялась, недолго, но громко и презрительно.
«Да ты что, и впрямь читала пьесу “Три сестры”?»
«Да, клянусь вам, я бы хотела играть роль Ирины».
«Ах так? Ирины? Ну и почему же?»
«Потому что она самая беззаботная из них и самая жизнерадостная, а в конце она понимает, что мир жесток, жертвует собой, работает и…»
По правде говоря, не читала я эту пьесу «Три сестры». Просто как-то вечером в одном из отелей Гумми заставил меня слушать постановку по радио. Сначала мне было скучно, а потом я пришла в восторг. Я была уверена, что из меня получится замечательная Ирина. После того как мы посетили церковь Миссии Долорес (Гум сказал, что это хорошее название для книги) в Сан-Франциско, он купил мне текст пьесы, но я его так и не прочла.
«Ладно, ладно, посмотрим, – ответила миссис Гумбольдт. – А пока на Рождество мы
