поднес ко мне ладонь и опустил на землю. — Как думаешь, Ильюша, кому во гробе этом лежать суждено? — спросил он меня.
А тут и думать нечего — великовата мне «кольчужка»-то!
А вот Святогор, по-видимому, так не считал:
— А ложись-ка ты, Ильюша, во гроб, да померяйся: не придется ли впору тебе эта каменная домовина?
Н-да! Похоже, деменция у старика процветает пышным цветом. Тут даже невооруженным глазом видно, что не мой это размерчик. Все происходящее начало отдавать еще большим сюром, чем это казалось ранее. Похоже, что вот так выглядит мой личный ад. Либо это яркие предсмертные галлюцинации, и мой умирающий мозг генерирует их со страшной силой. Но почему именно древний великан, Святые горы и былинный гроб? Ладно, чего расстраивать старика? Я перевалился через толстый каменный бортик и улегся в исполинском гробе. Таких, как я, тут можно целый взвод поперек уложить.
— Не ладится тебе, Ильюша этот гроб — он в длину длинен и в ширину широк, — многозначительно произнес Святогор.
Алилуйя! На третий день Зоркий глаз заметил, что в тюрьме не хватает четвертой стены![19] — подумал я, вылезая из каменного ящика.
— А и мне примериться время пришло, — торжественно произнес Велет, тряхнув смерзшейся в сосульки бородой. Он ссадил с плеча сокола на луку седла, снял перевязь с мечом и полез в гроб.
«Ну, вот, совсем другое дело, — проскочила мысль, — словно опытный гробовщик мерки снимал!»
— И в длину по меры и в ширину как раз! — поерзав и, устроившись поудобнее, довольно произнес Святогор. — Ай же ты, Илья, да покрой‑ка крышечку — полежу в гробу я, полюбуюся!
К этому, в общем-то, все и идет, наконец доперло до меня, чем закончится этот сюрреалистический былинный сюжет. Плавали, знаем! Его даже в школе проходят.
— Эх! — Я поднапрягся, пытаясь сдвинуть с места массивную каменную крышку. Да хрен там — тут только краном поднимать!
— Мельчаете, людишки! — недовольно буркнул великан и, приподнявшись в гробу, одним движением могучей руки натянул каменную плиту на себя.
Едва только крышка заняла соответствующее ей положение, как щель между крышкой и гробом словно заросла.
Ну, вот, началось…
— Ай же ты, Илюшенька! — заворочался внутри «сросшейся» в единое целое домовины былинный исполин. — Мне в гробу лежать да тяжелешенько! Мне дышать‑то нечем, да тошнешенько! Ты открой‑ка, Илья крышечку гробовую, да подай‑ка мне да свежа воздуху!
— Не могу, Сятогор-батюшка! — крикнул я, обходя по гроб кругу, пытаясь найти хоть одно небольшое отверстие. — Слаб я и немощен, против тяги такой!
— А-а-а! — взревел плененный великан и принялся биться внутри захлопнувшейся «мышеловки».
Гроб затрясся, заходил ходуном. Чудовищные удары заставляли его подпрыгивать, но крышка стояла незыблемо. Лишь в одном месте, возле изголовья, образовалась небольшая трещина. Разбушевавшийся великан, наконец, затих, и я сумел приникнуть к этой трещине.
— Ты как, Святогор-батюшка? Жив ли?
— Ты разбей-ка, Ильюша, крышечку моим мечом! — попросил меня Святогор.
Я с сомнением оглянулся на огромный меч, едва ли не превышающий размером весь мой рост.
— Не подниму я его…
— А ты прильни, Ильюша, к трещине — передам я тебе часть силушки своей немерянной! И сможешь тогда с моим мечом совладать!
Я припал к трещине лицом, а Святогор обреченно выдохнул. Могучим напором воздуха меня снесло с ног к самым копытам коня, голова закружилась, что я на несколько мгновений совсем потерял всякую ориентацию. Наконец, собрав волю в кулак, я справился с головокружением и поднялся на ноги. Охренеть! Незабываемые ощущения! Сила, наполнившая мои старые и дряблые мышцы, била фонтаном! Хотелось прыгать, орать… Да я сейчас легко мог разрушать горы и вырывать с корнем столетние деревья! Я подошел к перевязи и легко выдернул из ножен исполинский меч. Подошел к гробу и с размаху опустил сверкающую в лучах морозного солнца металлическую полосу на каменную поверхность домовины.
— Бздзинь! — Меч с возмущенным звоном и искрами отскочил от крышки гроба.
Что должно было произойти дальше, я, примерно, представлял. Так и случилось: в месте удара, прямо сквозь шершавый камень «проросла» металлическая полоса железного обруча, который сковал каменный гроб еще крепче. Второй удар — вторая полоса. Третий — третья. После седьмого удара я остановился, хотя не запыхался ни на грамм! Волшебная, почти божественная сила, клокотала и требовала выхода из моего старческого организма.
— Задыхаюсь я, Ильюша: наклонись-ка ко щелочке, я дохну еще разок на тебя и передам тебе всю силушку великую. Может, тогда сумеешь расколоть домовину проклятущую.
И что вы себе думаете, я повелся на этот развод, как сопливый пацан! Старческий склероз, он такой — чем должна была закончиться эта история, я напрочь забыл. И наклонился… Дохнуло на этот раз из гроба такой откровенной мертвечиной, что мои ноги враз подкосились. Я стек по стенке на дно расщелины, и сознание мое помутилось.
— Не кляни меня, Илья, что дохнул я на тебя «мертвым духом», — услышал я напоследок глухо доносящий из гроба голос Святогора. — Пойми одно — так надо! Что уже мертво — умереть не может! А вот возродиться для новой жизни и блистающих побед русского духа…
Я не расслышал последних слов исполина: мои взор вновь застлал серый туман преисподней, а в груди постепенно разгоралось уже позабытое пламя нестерпимо-острой боли.
Глава 8
Меня болезненным рывком вырвало из воспоминаний, навеянных «мозговым штурмом» оснаба, словно рыбешку из привычной среды обитания, подсеченную умелым ловцом. Я хватанул воздух раскрытым ртом и сморщился от боли в груди. Твою мать! «Позитивных» ощущений от «поездки» в прошлое совсем не было: сплошные кровь, боль и страдания. Болезненная пульсация в груди постепенно стихала, кровавый туман, стоящий перед глазами, рассосался, и я смог оглядеться.
— Командир? — шепнул я сухими, потрескавшимися губами. — Кино понравилось?
Но ответа не последовало. Я, как сумел, навел «резкость» единственного видящего глаза.
— Твою мать! Командир! Ты чего? — Оснаб, привалившийся к стене бился в конвульсиях, раздирая себе грудь ногтями. Тягучая слюна, пузырящаяся в уголках его губ, стекала по подбородку и капала на деревянную лавку, отшлифованную до блеска тысячами жоп. Ноги подергивались, а раскрытые остекленевшие глаза, выцветшие до белесого состояния радужки, невидяще пялились в противоположную стену. — Охрана!!! — истошно заверещал я, окончательно срывая голос. — На помощь! Человеку плохо!
Дверь резко бухнула об стену, и в камеру ворвалось двое вооруженных автоматами Федорова солдатиков. Один из них резво взял меня на мушку, а второй кинулся к трясущемуся в припадке Петрову.
— Товарищ офицер?! Что с вами?! Товарищ офицер… — Солдатик прикоснулся к плечу оснаба, отчего тот съехал по стене и ощутимо
