class="p1">— Влетели в промоину. Машину разбили. Один, похоже, сломал ребро.
— Так им и надо! Так и надо браконьерам! — Чеков чувствовал, как горят его щеки, он люто ненавидел сейчас браконьеров за свой ночной страх, за стыд, за то, что эта чудная ночь у костра превратилась черт знает во что…
— Двух джейранов убили, — говорил Герка сонным голосом. — Утром пойдем к ним.
— А как они там до утра?
— А что они?
— Акт составил?
— Да, конечно.
— А ружья?
— Завтра ружья…
— Какие все же негодяи!
Герка через минуту посвистывал носом, постанывал во сне, а Чеков все не мог уснуть, время от времени поглядывал на красноватое в свете костра Геркино лицо с прямой, глубокой складкой между выгоревшими бровями. Он подумал, что зря не пошел с ним, все закончилось быстро и благополучно, было бы о чем рассказать в институте и не было бы этого неприятного чувства неловкости, вроде бы, пустяк, а не уснешь по-человечески. Но он тут же устыдился своей мысли.
5
Овраг Кызыл-жар наливался светом. Первым встал Чеков, разбуженный острым утренним холодком. Потянулся, поморщился, вспомнив ночное происшествие.
— Вставай! — потряс за плечо егеря.
Костер разжигать не стали. Позавтракали холодными консервами и, закинув за плечи рюкзаки, пошли туда, где были люди, ночью преследовавшие джейранов. Молча поднимались на плато по крутому склону, рассеченному едва заметными звериными тропками… Чеков шел хмуро и тяжело, пропало настроение праздничности, Дикая природа не радовала его. Да ничего здесь и не было такого привлекательного. Вставало пустынное солнце, обещая в скором времени зной, усталость, жажду… Герка тоже молчал.
— А вон и машина… — увидел Чеков.
Возле машины были двое. Один сидел, прислонясь к колесу, и виновато улыбался. Второй, серый и злой, с ввалившимися блестящими глазами, лежал на ватнике и то стонал, то ругался. Оба были измученные.
Герка поздоровался.
— Здравствуйте, — ответил тот, что сидел у колеса, а второй лишь покосился белыми от боли и ярости глазами.
— Где же остальные?
— Пошли за машиной, выбираться надо.
— Вода есть, егерь? — спросил лежащий. — У нас фляга протекла.
Герка подал фляжку. Тот начал жадно пить, напившись, протянул посудину своему товарищу.
— Спасибо, — отглотнул второй и возвратил фляжку Герке.
Все курили и молчали, дымя сигаретами.
— Из-за тебя ведь влетели, — нарушил молчание человек, лежащий на ватнике, и покосился на Герку. Голос у него был такой резкий и густой, что, казалось, и сила должна быть нечеловеческая.
Герка посмотрел на него и ничего не сказал.
— Рад, что премию получишь? Не дались бы тебе, если бы не канава…
— Да, пожалуй!
Басистый затянулся сигаретой и закашлялся.
— Я — учитель, — виновато произнес тот, что сидел у колеса. — Виталий Иванович.
— Я почему-то так и подумал, — ответил Герка.
— Какой догадливый! — приподнялся на локте пострадавший. — А кто же я?
— Браконьер! Матерый!
— Браконьер, браконьер. Завгар я по должности. Если по уму, могли бы и подружиться, — он снова опустился на ватник. — Сколько же ты с нас слупишь за этих козлов?
— Сколько положено… Все вам известно. Не козлы это, а джейраны!
— Я случайно попал в эту компанию, — сказал учитель. — Хотелось посмотреть, почувствовать охоту. Я не предполагал, что это так жестоко! Не думайте, что оправдываюсь, испугался… Не в том дело… Стыдно…
— Что же вы им не сказали, что это жестоко? Джейраны вот-вот совсем исчезнут! Кому об этом говорить, если не вам?
— Да что говорить, если в одной компании…
Завгар все сверкал глазами. Он хотел сказать что-то резкое, но махнул рукой и выругался.
— А ты охотник, егерь? — спросил он, успокоившись.
— Охотник, не охотник… Ведь это джейраны!
— А-а, тебе не понять… Пыль, кровь, азарт! Что там говорить! Буду охотиться, пока жив и пока есть на что! И больше не попадусь, егерь! И ты не попадайся! — он захохотал и внезапно смолк. — Шучу, шучу. Это не для протокола…
Вдали показалось облачко пыли. Герка поднялся, прищурил глаза.
— Вам повезло…
— Повезло, как утопленникам, — пробормотал завгар и плюнул в пыль.
Через час машина, оставив у кордона Герку, Чекова и ружья нарушителей, укатила в поселок. Чеков тоже хотел уехать, но в машине были браконьеры, общество их тяготило. Кроме того, тот завгар снова съязвил:
— А ты где ночью-то был, красивый?
И Чеков утешил себя тем, что ребро сломал именно завгар, а не кто-то другой.
Чеков остался на кордоне, но настроение было испорчено, и он ждал случая, чтобы расстаться с Геркой.
Опять вечером горел костер и бродила лисица, сверкая глазами. И звезды заполнили небо. Но разговора не получалось…
На другой день с попутной машиной Чеков уехал. Герка помахал ему рукой, сидя на завалинке.
— Приезжай! — крикнул Чеков из кузова машины.
Герка не расслышал. Он рассеянно улыбнулся. В стеклах его очков горело утреннее солнце.
Машина вышла на укатанную дорогу и скоро пропал из виду домик егеря. Чеков облегченно вздохнул. Ему хотелось остаться одному и подумать о чем-нибудь значительном, отвлеченном. Но вспоминался ему только овраг Кызыл-жар, красавцы-архары и этот яркий сноп света в ночи. Машина прыгала, и степь прыгала, и весь мир прыгал в его глазах. Чем дальше отъезжал он от кордона, тем спокойнее чувствовал себя, тем ближе была привычная жизнь, а Герка, уже далекий, оставался где-то в тумане воспоминаний. Вряд ли он с ним увидится, у него свой мир, у Герки — свой, и не очень чтобы завидный. Но в глубине души он был недоволен собой. «Но ничего, ничего, — мысленно успокаивал он себя. — Все нормально. Поживем увидим…»
ЗА СИНЕЙ ГОРОЮ
Легко быть зверем и легко быть богом,
Быть человеком — это тяжело.
Е. Винокуров
1
Тысячи лет текла мутная вода. Зимой река была скована льдом, замолкала и как бы отдыхала. Но летом она звучала! То здесь, то там отрывались от берега и шлепались в воду тяжелые комья глины или раздавался где-нибудь посередине реки громкий всплеск, расходились круги, всхлипывали на разные голоса волны. Иногда доносился далекий и какой-то печальный гул — то пели пески!
Егерь Василий Петрович стоял на берегу, на глинистом, заросшем колючим кустарником полуострове, выдающимся в реку наподобие утиного носа. Смотрел, как течет вода. Был Василий Петрович худощав, невысок ростом, из-под старой фетровой шляпы выбивались еще очень густые, но совершенно седые волосы. Брови тоже были седые, сдвинутые к переносице, между ними проходила глубокая морщина, придающая лицу егеря выражение глубокой сосредоточенности.
— Ах, ты господи, ах, боже мой… — негромко приговаривал Василий Петрович, не мог иначе выразить то смятение, что возникало в его душе, когда он смотрел
