— испытывая свою «силу воли», используя свою активность, деятельность и результативность. Обе они чувствуют особое уважение к «силе» и отвращение к «слабости», которые для них в основном означают силу или слабость воли. Разумеется, в каждом случае более ригидная паранойяльная личность превосходит в напряженности усилий относительно менее ригидную навязчивую личность.
Совершенно ясно, что у таких людей происходит особая и весьма специфичная борьба за владение собой, что достижение ими автономии сопряжено с приложением особых усилий, а если пойти несколько дальше, можно предположить, что их ригидность становится итогом их усилий и результатом их борьбы. Неочевидна лишь причина такой борьбы, — например, причина отвращения к «слабости» и «уступчивости» или к ослаблению напряженного или волевого самоуправления, то есть, иначе говоря: какое значение будет иметь для человека такое расслабление или «слабость».
Я уже указывал на то, что для ригидной личности значит «слабость» в первую очередь. Это подразумевается в том значении, которое имеет для нее «сила» — способность что-то перебороть, чему-то противостоять и преодолевать свои чувства, сопротивляться искушению, соблазну, тому, что хочется делать. Таким образом, слабость, «уступчивость» себе, «потеря контроля» и проявление «безволия» — это значит следующее: человек делает то, что хочет, а не то, что должен. Иными словами, ригидная личность ощущает себя слабовольной или плохо владеющей собой, когда ее желание и намерение противоположны ее волевым установкам. Еще точнее: ригидная личность ощущает ослабление самоконтроля, если ее волевые установки, которые она считает своими желаниями, противоположны ее реальным, но непризнаваемым ею желаниям и намерениям.
Позвольте привести пример, взятый из психотерапевтической практики. Двадцатичетырехлетняя женщина, недавно разочаровавшаяся в своей любовной связи, несколько минут рассказывала о своем решении переехать в другой город, чтобы «начать все сначала». Несмотря на повторяющиеся эмоциональные заявления о своем намерении и принятом решении совершить этот переезд, она не сделала ни одного практического шага в этом направлении. Ниже в сжатом виде приведена запись этого случая, когда она пришла на терапию, очень опечаленная и расстроенная своим слабоволием в этом отношении:
Пациентка'. Что со мной происходит! Я хочу переехать, но, оказывается, не могу приступить к этому переезду. Все дело в моей инерции. Это для меня типично... Не делать того, что я действительно хочу сделать!
Терапевт'. Обычно людям не приходится преодолевать такую сильную инерцию, чтобы сделать то, что они действительно хотят. В сущности, если они к чему-то очень стремятся, то их очень трудно удержать.
Пациентка'. Наверное, я не совсем точно выразилась, что очень стремлюсь. Но я знаю, что в общем-то мне бы этого хотелось.
Терапевт'. Очевидно, что быстро это сделать не получится.
Пациентка'. Но я знаю, что это было бы хорошо для меня.
Терапевт'. Это совсем другое, чем хотеть это сделать.
Пациентка'. Хочу или не хочу, мне следует это сделать! Мне нужно научиться быть независимой! Мне нужно уехать туда, где я не смогу все время звать людей себе на помощь, где просто никто не придет, где мне придется позаботиться о себе самой, потому что чужая душа — потемки. И тогда я или утону, или научусь плавать!
Терапевт: Я понимаю, почему вы не спешите сделать этот шаг.
Пациентка: Это было бы ужасно! (Начинает рыдать.)
То, что с незыблемой и моралистической точки зрения этой женщины ощущалось как необъяснимое и расстраивающее ее слабоволие, как «инерция» или неспособность сделать то, что она «действительно хотела», по существу, было ее сильным желанием вообще этого не делать. Она думала, что ей следует это сделать, и была уверена в том, что хочет это сделать, но фактически она этого не хотела. То, что она ощущала как слабоволие («инерцию»), в действительности была не признаваемая ею склонность к тому, чтобы сделать нечто прямо противоположное.
Процесс, при котором мотивация, противоположная усилиям воли, в субъективном ощущении человека превращается в ощущение слабоволия, а в отдельных случаях — даже в «потерю контроля», отражает воздействие на его чувственную сферу твердых и в высшей степени предвзятых ожиданий. Очень часто случается, что, будучи очень решительными и целеустремленными, ригидные люди не могут определиться в том, что они хотят, что они собираются делать и даже в чем они уверены. Они путают то , что, по их мнению, им следует хотеть, с тем, что они действительно хотят; то, что, по их мнению, должно быть их намерениями, со своими истинными намерениями; идеи, в которые, по их мнению, они должны верить, со своими подлинными убеждениями. Ригидная личность представляет себе, что она хочет переехать, как, например, моя пациентка, что она убеждена в необходимости этого переезда и что она намеревается это сделать, тогда как на самом деле она лишь думает, что должна быть в этом убеждена и должна это сделать, но не намеревается и не хочет переезжать. Такой человек отождествляет некоторые императивы своей «воли» со своими желаниями и часто выражает свое предполагаемое желание — «Я хочу переехать! Я знаю, так для меня будет лучше» — в императивном стиле своей воли, и вместе со всей предвзятостью, присущей этой воле, он не признает противоположных мотиваций как таковых, а ощущает их только как лень, инерцию или плохую организованность.
Таким образом, сила воли ригидной личности отчуждает ее от ее собственных чувств и мотиваций. Изначально, должно быть, существовал внешний, обходной путь: авторитетные указания, которые сейчас проявляются в этой воле, ранее исходили от других людей и налагались извне. Такое управление могло развиться только из отношения ребенка к высшему авторитету взрослого. Но ригидная личность не интериоризировала цели, нормы и запреты авторитетного взрослого в обычном смысле. Проблема заключается именно в том, что ригидная личность ставит перед собой цели и задачи, которые не были полностью или хотя бы удовлетворительно интериоризированы, которые не стали ее собственными целями. Она их не сумела полностью «присвоить». Если бы это получилось, не понадобились бы ни «внутренняя сила», ни «сила воли», ни ригидность характера. С другой стороны, какая-то интериоризация все же произошла. Даже если правда, что жизнь ригидной личности управляется ее волей, правда и то, что она сама прилагает эту волю, что она ее уважает, считает ее цели и задачи собственными целями и охраняет их даже от своих собственных чувств.
Исходя из этого представления, мы можем догадаться о природе такой интериоризации и о значении и происхождении такой воли. Оказывается, ригидная личность продолжает идентифицироваться с фигурами высшего авторитета, извлекая их из детских представлений о высшем авторитете взрослого, и подражать им. Воля ригидной личности — это результат такого подражания и такой идентификации. Как станет
