пригласил за свой столик; когда они подошли, он со своим стаканом перебрался на свободный стул поблизости.
Так они оказались у цели.
— А теперь я постараюсь использовать каждую секунду из тех пятнадцати минут, которые ты мне выделила, — сказал Г. Р. — У меня к тебе два вопроса. Первый — заметила ли ты, что целое лето, изо дня в день я глядел на тебя из окон нашей квартиры, благо она как раз напротив твоей? Ведь я живу здесь же, в этом доме, наверху. Так видела ты это или нет?
Tea покачала головой. Нет, ничего подобного она не замечала. А если бы заметила, добавила она, то сразу закрыла бы окно, ибо нет ничего хуже, чем любопытные и невежливые соседи.
— Но ведь я смотрел на тебя с восхищением, — запротестовал Г. Р. — Разве это можно отнести к невежливости? Или банальной бестактности?
— Все равно, — сказала Tea и вдруг рассмеялась. — Все равно. Как воспитанный человек ты должен был попросить разрешения. — Кончиком языка она попробовала свой шоколад. Шоколад был слишком горячим.
— Ну так теперь я прошу у тебя разрешения, — сказал Г. Р.
— Смотреть на мое окно? Пожалуйста, — сказала Tea.
— Но ты его не закроешь?
— Сегодня уже темнеет, — сказала Tea. — А завтра я уезжаю, и это станет заботой моей мамы. Я думаю, она будет рада такому поклоннику, как ты.
— Ты жестока, — с грустью и отчаянием констатировал Г. Р.
Tea, изумленная тем, с какой быстротой изменилось выражение его лица, смягчилась:
— Прошу тебя… не делай таких гримас… пожалуйста… Ты что, не видишь, что я только пытаюсь защититься от твоего напора? И теперь позволь мне задать тебе вопрос. Знаешь, почему я сразу согласилась посидеть с тобой здесь? Потому что… потому что… мне кажется… что это именно ты послал мне одно сумасшедшее письмо. Это был ты? Признайся… и объясни, что все это значит?
— Письмо? — Г. Р. был неподдельно изумлен. — Я никогда не писал тебе писем. То есть нет, не так. Я исписал целую тетрадь… но я никогда не посылал тебе ни строчки… мне это просто не пришло в голову. Пока мы не встретились. А что там было написано, в том письме, что ты получила?
Tea испытующе смотрела на лицо Г. Р. Оно выражало растерянность, непонимание… и еще что-то, но не это было для нее главным. Глядя на несчастное лицо Г. Р., Tea сказала с насмешливым участием:
— Я верю тебе. Это был не ты.
— И теперь жалеешь, что пришла сюда со мной? — спросил Г. Р. с отчаянием. Вся его смелость куда-то канула, улетучилась или, может быть, испарилась. Сейчас он не решился бы снова заговорить с ней на улице. Он опоздал, ему это было ясно. Он опоздал, ибо ее сердце уже отдано другому. Тому, кто пишет ей сумасшедшие письма. — Ну так что? — сказал он с мольбой в голосе. — Что ж теперь? — Он понимал, что должен быть сдержанным, но не мог. Назавтра они разъезжались, каждый к себе, и лишь через три месяца у него мог появиться шанс, если он вообще мог появиться, снова ее встретить. Он не мог избавиться от мысли, что провалился с этим свиданием, и от этой мысли все больше и больше терял те остатки мужества и отваги, благодаря которым эта встреча началась.
— Боже, — сказала Tea и рассмеялась. — Кажется, я окружена одними сумасшедшими.
— Это не сумасшествие, Tea. Три года… три года, как я знаю тебя… пусть даже только глядя на тебя через окно. Это не любопытство, поверь… или много больше, чем любопытство. Это даже больше, чем простое восхищение. У меня нет права говорить что-либо… я не могу сказать тебе то, что хотел бы. Но, поверь, все очень серьезно, Tea.
Против своей воли она была тронута.
— Ну-ну… давай будем чуть менее серьезны, ладно? Лучше расскажи мне что-нибудь забавное, смешное. Мне и вправду пора идти, но несколько минут у нас еще есть.
Слабый луч надежды… Г. Р. не упустил возможности.
— Слушай, Tea. Слушай… через три месяца… ровно через три месяца я заканчиваю учебу, и у меня будет своя машина. Не просто машина, — поспешил добавить он, — а самая лучшая из машин. «Мерседес»… или даже «Ягуар». Так вот — обещай мне, что, когда это случится, ты поедешь со мной на этой машине и мы отпразднуем окончание учебы — твоей и моей — вместе. Обещаешь?
Tea посмотрела на него внимательно. Потом поцокала языком.
— Ты сказал «Мерседес» или даже «Ягуар»? Неплохо, даже здорово. Поздравляю вас, господин водитель. И как же будет проходить эта поездка? Представляю себе картину — я на заднем сиденье роскошного «Ягуара», ты за рулем везешь меня наслаждаться сельскими красотами…
— Ты ошибаешься, — поспешно перебил ее Г. Р. — Ты просто не сможешь сидеть на заднем сиденье, потому что в «Ягуаре» его просто нет, там всего два места, и оба спереди, потому что это спортивная модель.
— Ну, тогда это совсем другое дело, — сказала девушка. — Спортивный «Ягуар»… что ж… будем считать предложение открытым, с твоего позволения. Я подумаю. А теперь я пошла. Не переживай… и не сердись, я уже давно опаздываю. Пока.
И она протянула ему руку.
Когда она ушла, Г. Р. поцеловал ладонь, которой только что касалась ее рука, и почувствовал, что он совершенно счастлив.
И он вернулся в свой интернат. И стал писать Тее письма. Каждый день. Он просил прощения за свою назойливость и за свою глупость, за свои плохие манеры и за неуместную серьезность, равно как и за столь же неуместное бахвальство. «Я имею в виду, Tea, всю эту болтовню о „Ягуаре“. Нет, я тебе не врал, он действительно у меня будет. Но я выглядел, боюсь, просто напыщенным болваном, и мне очень стыдно. И я снова, как тогда на вечеринке у Н., чувствую себя полным идиотом». И он просил ее об одном лишь — чтобы она не прекращала с ним переписки и чтобы они встретились снова после окончания учебы на том же месте — в кафе напротив ее парадной, там, где он прожил самые счастливые пятнадцать минут своей жизни.
Tea отвечала ему. Примерно раз в десять дней он получал от нее письмо, в котором она просила его не относиться к его вымышленным прегрешениям слишком строго; он ничем не хуже, чем все остальные. В последнем письме, полученном Г. Р., она просила его не писать ей до окончания выпускных экзаменов, ибо у нее не будет времени на переписку. Но в утешение сообщала, что согласна встретиться с ним после получения аттестата… выпить с
