разговору, протирал кружевным батистовым платочком, «приобретенным» у одной дамы бомонда на похоронах какого-то статского генерала, стеклышки пенсне и очаровательно улыбался.
Дворничиха положительно ела его глазами. Он поразил ее своим шиком.
— Позвольте вам представить, — обратилась Надя к Яшке, — мадам Бубликова, Елена Сидоровна, моя хорошая знакомая.
— А! Очень и очень рад приятному знакомству! Яков Иванович Тпрутынкевич!
Яшка сделал наиприятнейшее лицо, ловко вскинул на нос пенсне, стукнул по-военному новыми подборами, наклонил голову и протянул дворничихе руку в желтой перчатке.
Почтенная дама от неожиданности сперва обомлела, потом прослезилась — ее тронула до глубины души галантность Яшки — и, держа его нежную руку, руку виртуоза, «артиста по карманной части», в своей шершавой руке, бормотала:
— Спасибо, спасибо.
— Не стоит. Извините, что мало, — быстро ответил находчивый Яшка.
Дворничиха утерла выкатившуюся слезу и посмотрела на шепчущихся нянек. Взгляд ее говорил: «Видите, дуры, каким почетом я пользуюсь? Какие господа знакомятся со мною и уважают меня? Это ничего, что я дворничиха и стара».
Произошла опять маленькая заминка. Яшка достал из бокового кармана большую коробку с папиросами, очертил ее с трех сторон ногтем большого пальца, открыл ее и протянул дворничихе со словами:
— Не угодно ли?
— Мерси вам. Я не курю, — кокетливо заявила она.
— Жаль-с. Хорошие папиросы. «Сенаторские». А вы, Надежда Антоновна, не выкурите ли?
— Боже меня сохрани.
Яшка повернулся к озлобленным и шипящим нянькам и спросил их:
— А вы, барышни? Может быть, выкурите?
Как вам угодно, а это был уже верх галантности! Няньки вместо ответа захихикали.
— Чего же вы, дуры, деревенщины, не отвечаете?! — крикнула на них дворничиха. — Обращения с благородными людьми не знаете.
Яшка развел руками, дескать, «я предложил, а ваша воля принять или не принять», достал папиросу, постучал гильзой по крышке коробки и закурил.
Дворничиха, сгоравшая желанием показать себя дамой сведущей и образованной, заявила:
— А погода нынче привлекательная.
— Даже очень, — согласился Яшка.
— А урожай в этом году будет хороший, — смело продолжала дворничиха.
— Кэ-эк-с? — не понял Яшка.
— Я говорю насчет урожая. Хлеб должен уродиться в этом году очень хороший.
— А!… Гм! Обязательно, — согласился вторично Яшка.
Дворничиха делалась все смелее и смелее.
— Хорошо при такой погоде погулять, ежели у кого деньги есть и всякое себе вдовольствие предоставить может.
— «Деньги, деньги, все на свете господа», — ответил Яшка рефреном одного из куплетов «разнохарактерного» куплетиста г. Фишкинда.
— Вот я, когда молода була…
— Ах ты подлюга! — оборвал вдруг образованную даму на самом интересном месте грозный голос. — Зову тебя, зову, а ты не слышишь. Оглохла?!
И перед дамой вырос звероподобный мужчина в большой бараньей шапке, обросший бородой до глаз и с дубинкой.
Это был ее супруг.
Дворничиха растерялась, побледнела, сконфузилась. Еще бы не сконфузиться! Этакий Мазепа! Взял и ни за что, ни про что осрамил ее перед образованным господином.
Дворник раскрыл опять рот для того, чтобы выпустить новый залп непечатной брани, но дворничиха не допустила до этого. Она тактично обратилась к Яшке:
— А вот мой законный муж, Терентий Яковлевич Бубликов.
— А, очень и очень приятно! Позвольте представиться, Яков Иванович Тпрутынкевич! — расшаркался перед ним Яшка и протянул ему руку.
Дворник невольно опустил дубинку, скинул шапку и пожал протянутую руку.
— Не угодно ли папиросу? «Сенаторские». Самый лучший сорт. Все профессора курят, — и Яшка поднес ему коробку.
Дворник промычал что-то и захватил папиросу кривыми и толстыми пальцами, на которых чернелась грязь задворков. Яшка затем весьма предупредительно поднес к самому его носу свою дымящуюся папиросу и проговорил со смехом:
— Не угодно ли заразиться?
Терентий Яковлевич «заразился».
Яков Иванович спрятал коробку и сказал Наде:
— Теперь поедем?
— Поедем.
Яшка возвысил голос.
— Я думаю, Надежда Антоновна, раньше в «сад трезвости» поехать, а потом до «Гамбринуса». Как вы полагаете?
— Ваша воля, — ответила покорно Надя.
— Мы в сад раньше. Пожалуйста.
Яшка в момент соорудил из правой руки крендель и предложил его Наде.
— Честь имею кланяться, — сказал Яшка нежным супругам, приветливо кивнул головой нянькам и гоголем поплыл вместе с Надей к дрожкам.
— Может быть, зайдете к нам когда-нибудь вечерком или в праздник на чай?! — крикнула Яшке дворничиха.
— Сувдовольствием! — последовал ответ.
Няньки провожали красивую и счастливую парочку завистливыми глазами до дрожек, а дворничиха вертелась, как юла, и восклицала:
— Вот так кавалер! Вот это я понимаю!
— Счастье большое, — заметила желчно Дуня.
— Жулик он! — заявил вдруг дворник, выкурив сенаторскую папиросу.
Дворничиха вступилась за Яшку и сказала, сверкая глазами:
— Если он — жулик, кто же ты?
— Смотри! — рассердился дворник и показал ей дубинку.
Дворничиха сократилась и умерила свой пыл. Яшка в это время, держа Надю за турнюр, ловко подсаживал ее в дрожки. Усадив ее, он нежно обхватил ее за талью и крикнул извозчику:
— Пшел!
— Эх вы, сашки, канашки мои! — воскликнул извозчик, взмахнул кнутом и дрожки снялись.
Жжжжрррр!
Снялись, как утки, вспугнутые охотником, и остальные дрожки.
И долго-долго глядели им вслед няньки — злые и жалкие. Они разошлись потом по своим кухням, похожим на черные ямы, повесили головы и горько задумались над своей судьбой.
«Работаешь, работаешь, как скотина, — думали они, — и нет тебе никаких радостей».
И досталось же в этот вечер соплякам их! Дунька со злости укусила до крови в самую мягкую часть своего маленького и противного идола.
VII
В САДУ ТРЕЗВОСТИ
Рыжая, красивая, убранная розами лошадка неслась вихрем по направлению к «саду трезвости».
Яшка все крепче и крепче прижимал Надю к своему «пылкому сердцу» и развлекал ее интересными разговорами.
— А слышали, что случилось в городе?
— Что?
— Обокрали гастрономический магазин.
— Неужели?
— А чистая работа. Стену со двора проломали, кассу в 60 пудов открыли и никто не услышал. Очень чистая работа.
Когда они проезжали мимо старого русского кладбища, Яшка сказал с веселой ноткой в голосе:
— А тут позавчера выломали в склепе двери и вынесли две дорогие иконы, серебряные венки и золотую лампадку.
— Ай, какой грех! — воскликнула Надя и перекрестилась.
— Что вы изволили сказать? — спросил Яшка.
— Грех какой, говорю.
— Гм… Да… Грех… Зато работа какая чистая, — и лицо Яшки озарилось светлой улыбкой.
А когда они проезжали мимо Чумной горы, по склону которой бродили, щипля жалкую траву, коровы и стреноженные лошади, Яшка меланхолично заметил:
— А много бимборов и
