по одну сторону Грэмпианских гор трактовались как рейды за добычей, право наследственной юрисдикции, вооруженные выступления за «доброе дело» изгнанных Стюартов, а по другую рассматривались как набеги и воровство, «предательское возмущение против законного короля, правительства и истинной веры». Такое двойственное положение вещей являлось источником дополнительных трудностей в определении географии «Хайлендской проблемы». Несмотря на попытки картографировать военно-политические реалии Хайленда, безопасные маршруты и топографические ориентиры являлись таковыми часто лишь на карте. Для горцев не представляло труда оставаться за пределами географического знания ответственных чинов и вне сферы их политического влияния.
География законности на британских окраинах позволяет шире взглянуть на ситуацию в Горной Стране между 1689 и 1759 гг. Так, к началу XV в. чинами, ответственными за ирландскую политику Лондона, в официальной документации все чаще употребляются такие понятия, как «земля мира» (the land of peace) и «земля войны» (the land of war)[126]. Причем, как известно, военное пограничье здесь накладывалось на другие рубежи — культурные, религиозные, этнические. Колониальный опыт за пределами Британских островов также способствовал формированию у британцев представления о разделенной юрисдикции. Области права и насилия в британской Атлантике в XVIII в., о которых пишет Элайджа Гоулд, вполне соответствовали той географии законности, которую воображали и с которой сталкивались британские администраторы в Хайленде: «Очевидный хаос на периферии Британской империи отражал имперскую слабость и силу, предотвращая или санкционируя такое поведение людей, которое встретило бы жесткую реакцию дома»[127].
В этом смысле географическая неопределенность в установлении границ «Хайлендской проблемы» представляла собой типичный колониальный случай. Картографы и комментаторы были вынуждены активно воображать эту сложную и с трудом поддававшуюся упрощению на письме и карте реальность: «Законы здесь никогда не применялись, никогда споры не решались властью судьи. Судебный исполнитель не смеет и не может выполнять здесь свои обязанности, и многие селения лежат милях в тридцати от местожительства людей, облеченных законной властью. Короче говоря, здесь нет порядка, нет власти, нет правительства!»[128] В результате чины как в центре, так и на периферии королевства представляли границы края не только как культурно и этнически определяемый «Хайлендский рубеж», но и как границу правоприменительных практик (наследственная юрисдикция магнатов и вождей отменена актом парламента только в 1747 г.[129]).
Благодаря такой логике географического воображения и администрирования они получали, несомненно, большее пространство для маневра и дополнительное время для забвения или решения «Хайлендской проблемы». Признавая наличие разделенной юрисдикции в королевстве, зафиксированной в договоре об Унии и привязанной к географии Горного Края, Лондон вплоть до последнего мятежа якобитов 1745–1746 гг. выстраивал отношения с гэльской окраиной не на унификации и принуждении. Напротив, интеграционные процессы до определенного момента базировались на признании и принятии уникального правового статуса Хайленда, который не только подтверждал наличие «Хайлендской проблемы», но и позволял точнее определить ее географию, а следовательно, и пути ее решения.
Между тем в той же мере, в какой биография Роб Роя иллюстрирует выводы британских комментаторов о «Хайлендском рубеже» в первой трети XVIII в., незавидная участь его сыновей может рассматриваться в качестве свидетельства постепенного исчезновения этой воображаемой границы в середине XVIII в. как в сознании авторов сочинений об умиротворении Горной Страны, так и в повседневной юридической практике. 13 июля 1752 г., 15 января 1753 г. и 24 декабря 1753 г. в Эдинбурге состоялись судебные процессы над Джеймсом, Данканом и Робином Ойгом (младшим) МакГрегорами. Всех троих обвиняли в «вооруженном вторжении» и «насильственном похищении» из собственного дома в ночь на 3 декабря 1750 г. некой Джин Кей (или Райт) в качестве невесты для последнего.
При этом если средний из братьев, Данкан, был оправдан, а старший, Джеймс, оправдан частично, что изымало дело из разряда тяжких преступлений, каравшихся смертью, то Робин Ойг был приговорен закончить дни на виселице, что с ним и случилось 14 февраля 1754 г.[130] Печальная участь младшего сына Роб Роя наводит на резонный вопрос: что же восторжествовало на судебном процессе 24 декабря 1753 г. — сила права, на чем настаивало обвинение и чему не особенно противилась защита, или право силы, о чем еще долго говорили в родных МакГрегорам горах Балкуиддера?[131]
Случай с МакГрегорами можно, конечно, рассматривать как обычный пример из истории шотландского правосудия середины XVIII в. Анализ ситуации при таком подходе сразу подскажет ответ, выводы о виновности Робина — а факт похищения молодой вдовы действительно имел место — будут аргументированны и, на первый взгляд, бесспорны. На первый взгляд, потому что при ближайшем рассмотрении окажется, что в самом важном вопросе ясности нет — о каком, вернее, о чьем правосудии идет речь? Истец, представитель Короны по причине гибели Джин Кей (то ли от переживаний, то ли от оспы) и ответчик принадлежали к разным правовым традициям — принятым в Англии и Нижней Шотландии, с одной стороны, и постепенно сдававшим позиции в Горном Крае, с другой.
Методологический ключ к изучению подобных проблем изготовить несложно. Речь идет о разделенной юрисдикции и неразделенной любви. С поправкой на реалии Северной Британии середины XVIII в. можно сказать, что дело о похищении Джин Кей решалось при формальном наличии и фактическом отсутствии общего для всех участников судебного процесса правового пространства. Тот весьма примечательный факт, что при рассмотрении дела инициатора похищения, Джеймса, присяжные оказались почти все сплошь МакГрегорами и с чем таким же образом не повезло Робину Ойгу, служит лучшим тому подтверждением.
Однако такой подход не будет решением поставленной свидетельствами прошлого проблемы. Более основательное понимание контекстов судебных разбирательств по делам МакГрегоров требует повышенного внимания не только к трактовке этой истории, но и к способу исторического познания. Путь к ответу на поставленный вопрос пролегает через целенаправленное и последовательное соотнесение текста (протоколы судебных заседаний) с контекстами этих судебных процессов — историческим, биографическим, традиционным (речь о культурной традиции). Сама формулировка обвинений при игнорировании ряда выбивавшихся из целостной картины обвинения фактов указывает не только на сосуществование двух правовых традиций в Шотландии в середине XVIII в., но и на постепенное исчезновение этого явления, в том числе как следствие разгрома якобитов, а вместе с ними и военной основы исключительного правового статуса вождей и магнатов Горной Страны — ее кланов — 16 апреля 1746 г. под Каллоденом.
«Хайлендский рубеж» в этом смысле становился все менее очевидным, а рука британского правосудия в Горном Крае — все более цепкой (хотя по-прежнему во многом избирательной). В этой связи вооруженность горцев оценивалась скорее в зависимости от характера ее проявления — суд совершенно не задавался вопросом, почему вождь МакГрегоров Гленгайл может бродить по горам с «сотней молодцов», но обратил внимание
