— Мое имя? — простонал Марк.
— Суперполицейский. За считанные секунды прибыл на место происшествия. Возглавил расследование, преступление уже раскрыто. Надень рубашку. Ты сможешь прочесть все это за чашкой кофе в парке.
Идти было трудно. Во-первых, она чувствовала себя более усталой, чем тогда, когда ей наконец удалось заснуть. Во-вторых, от выпитого утром вина болела голова и состояние похмелья усугублялось тяжелой тоской, навалившейся на нее, когда, проснувшись, она поняла, что все случившееся накануне не было сном.
А кроме того, она просмотрела газеты. «Репортер» состряпал кровавую историю, обвиняя во всем Джона и не без умысла указывая на цвета, которые Джон якобы предпочитал не только в своей живописи, но и в реальной жизни, — багрово-красные. Он утверждал, что из достоверных источников известно, будто у Джона был пламенный роман с Джиной Лаво, который и прежде изобиловал жестокими ссорами.
Она еще раз возблагодарила Бога, что Кати далеко, на Амазонке, и что Джону сегодня вряд ли принесли в больницу утренние газеты.
Даже если он пришел в себя.
Добравшись до больницы, она, впрочем, убедилась, что этого не произошло.
Он впал в кому.
Это известие повергло ее в глубокую депрессию, несмотря на заверения врача, что хотя коматозное состояние и представляет некоторую опасность, больной может выйти из него в любой момент. Доктор просидел с ней не меньше двадцати минут, может, полчаса. Ей показалось, что она теряет рассудок, потому что за все это время не поняла ни слова из его профессиональной речи. А ведь она читала когда-то книгу Робина Кука «Кома». Там рассказывалось, что у находящихся в коме больных брали органы для пересадки, так что никакие речи не могли ее утешить.
Всю первую половину дня она просидела у постели Джона, держа его за руку и разговаривая с ним, поскольку медсестры убедили ее, что ему это полезно. В больнице дежурили полицейские: один стоял за дверью отделения интенсивной терапии, другой, готовый сменить его, расположился в приемной, где было довольно спокойно. Медсестры и полицейские перешептывались, но она не слышала их.
Было около шести, когда она почувствовала, что кто-то стоит у нее за спиной. Стоит уже давно и наблюдает за ней. До нее донесся очень слабый, приятный запах лосьона после бритья.
Этот запах ему подходит, подумала она. Лесной аромат. Терпкий, но не слишком обволакивающий.
Она нисколько не удивилась, когда увидела лейтенанта.
Однако, почувствовав, как слезы наворачиваются ей на глаза, она всполошилась.
— Пойдемте, хватит, — голос его звучал неожиданно мягко, — все не так уж плохо.
Она судорожно сглотнула.
— Для вас. Газеты целиком на вашей стороне. Джон Марсел — чудовище.
— Он еще может оправдаться.
— Может оправдаться, — передразнила она. — Он в коме, а газеты его уже приговорили.
— Он выйдет из комы и защитит себя.
— Да, — неуверенно согласилась она.
— Так в чем же дело? Вы выглядите совсем разбитой. Сдались?
Она резко обернулась и увидела на его лице уже знакомую полуулыбку.
— Вы решили, что он невиновен?
— Нет. А вы решили, что он виновен?
— Нет!
Он пожал плечами:
— Ну что ж, значит, предстоит борьба. А вы к ней, кажется, не готовы.
Она возмущенно подняла бровь.
— Вы выглядите разбитой, — повторил он. — Вчера вечером мне показалось, что вам лет тридцать. Сегодня утром вы выглядите на все сорок.
Энн с интересом уставилась на него.
— Лейтенант, это грубо.
— Простите, — хмыкнул он.
— Кстати, вы тоже отвратительно выглядите.
— Знаю. Моя внучка сообщила мне об этом.
— У вас есть внучка?!
Он снисходительно улыбнулся и подошел ближе к кровати, на которой лежал Джон, оплетенный множеством трубок и подсоединенный ко множеству медицинских аппаратов. Она невольно напряглась.
— Пожалуйста, э-э-э, поосторожнее.
— Миссис Марсел, уверяю вас, я не собираюсь отключать его от жизненно важных приборов. Хотите верьте, хотите нет, я сам мечтаю, чтобы этот человек выжил.
Посмотрев на Джона, он перевел взгляд на нее:
— Он выкарабкается.
— Вы действительно хотите, чтобы он выжил?
— Да, хочу.
— Чтобы иметь возможность обвинить его.
— Если он виновен. Если нет, он может сообщить что-нибудь важное.
— А он знает… что-то важное?
— Должен. Он уже говорит.
— Говорит? Занятно, — подозрительно сказала Энн. — И что же он говорит?
— Он говорит, что вам нужно выйти отсюда. Пройтись по улице, подышать воздухом, вдохнуть аромат цветов. Посидеть в кафе на улице, выпить кофе с молоком и съесть пирожное, печенье, сыр, взбитые сливки, шоколад — словом, поесть. Чтобы вернуть румянец своим щекам и покой душе.
— Я не в том настроении, чтобы слоняться без дела.
— Я не предлагаю вам слоняться без дела. Я сам хочу выпить кофе с молоком.
— Это приглашение, лейтенант? — удивленно поинтересовалась она.
— Именно.
— Вы собираетесь допросить меня с пристрастием?
— Думаю, позднее вас достаточно будут допрашивать с пристрастием. Я применю к вам лишь пытку кофеином и холестерином.
— А что скажет ваша жена по поводу того, что вы угощаетесь кофеином и холестерином в обществе бывшей жены предполагаемого убийцы?
— Будь Мэгги жива, она бы согласилась с тем, что вы остро нуждаетесь в этих компонентах. Ну что, идем?
Вид у нее все еще был очень подозрительный, и она отдавала себе отчет в том, что от него это не укрылось. Но он протянул руку, чтобы помочь ей встать, и, поколебавшись немного, она ее приняла.
Его пожатие было сильным. Властным. Ей показалось, что через его руку в нее вливается новая сила. Ей действительно нужно было выпить кофе. Не больничную бурду из бумажного стаканчика, а настоящего новоорлеанского кофе. Горячего, смешанного с дымящимся молоком.
Его рука, на которой покоилась ее собственная, была загорелой, с коротко остриженными, чистыми ногтями.
— Я…
— Да?
— Я не уверена. Вы знаете какое-нибудь местечко, где было бы тихо, но чтобы оттуда открывался приятный вид, чтобы там варили убийственно крепкий кофе и подавали что-нибудь неправдоподобно сладкое на десерт?
— Знаю.
— Уверены?
— Миссис Марсел, я знаю город как свои пять пальцев.
