Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
— Ты настолько сблизилась с Гитлером, что он делится с тобой своими планами на будущее?
— Просто ему приятно бывать в моем обществе, только и всего. Правда, в последнее время мое общение с фюрером в основном сводится к тому, что я вынуждена выслушивать его длинные монологи. При этом нет никакой возможности прервать его словоизвержение. И сколько раз я ни пыталась поговорить с ним о гонениях на евреев, среди которых много моих хороших знакомых, Гитлер обсуждать со мной еврейскую проблему категорически отказывается. Но я благодарна ему хотя бы за то, что он высоко ценит меня как деятеля искусства и защищает от таких недоброжелателей, как доктор Геббельс. Без заступничества фюрера противостоять власти министра пропаганды, в подчинении которого вся немецкая киноиндустрия, у меня бы не было никаких шансов.
— Лени, а это правда, что ты перед ним голой танцевала?
— Нет, конечно! Гитлер всего лишь отзывался о моем танце у моря в «Святой горе» как о самом прекрасном, что он когда-либо видел в кино. А то, что я якобы танцевала обнаженной перед ним, это, скорее всего, плод эротических фантазий Геббельса, который после того, как я отвергла его домогательства, стал распускать обо мне всякие домыслы и слухи.
— А Гитлер знает о том, что его не в меру любвеобильный министр пропаганды пытался залезть к тебе под юбку?
— Знаешь, у меня нет никакого желания рассказывать фюреру об отвратительных выходках доктора Геббельса, чьи любовные похождения стали уже притчей во языцех. Однажды Гитлер как-то сам завел со мной разговор о Геббельсе и заверил меня, что человек, способный смеяться так искренно, как доктор, не может быть плохим. Кстати, Сталина фюрер тоже считает неплохим человеком. Я своими ушами слышала, как после просмотра журнала кинохроники, где крупным планом показали Сталина, принимающего военный парад в Москве, Гитлер сказал: «У этого человека хорошее лицо — нужно будет попробовать наладить с ним отношения». Думаю, именно в этот момент фюрер принял неожиданное решение подписать с СССР пакт о ненападении, — предположила она.
— Сталин, наверное, сам в шоке от столь неожиданного для него союза с Гитлером. Двадцать лет фюрер проклинал большевиков всех вместе и каждого в отдельности, и тут ни с того ни с сего — здрасьте, давайте будем дружить!
— Да весь мир потрясен тем, что Гитлер протянул руку дружбы большевистскому вождю. Вся западная пресса взорвалась яростью памфлетов и карикатур на Сталина в обнимку с фюрером.
— Ничего я в этой политике не понимаю, — недоумевающе произнес Гюнтер. — Гитлер запретил компартию, а всех коммунистов загнал в концлагерь, и за это коммунист Сталин должен, по идее, считать его своим заклятым врагом, а уж никак не другом.
— Отнюдь! — возразила Лени. — Мой оператор, сопровождавший нашу делегацию на переговорах в Москве, рассказывал мне потом, что Сталин во время встреч с Риббентропом не раз повторял, что он питает глубочайшее уважение к фюреру, его политике и немецкому народу. Мол, невзирая на принципиальные различия между национал-социализмом и коммунизмом, он не видит причин, почему эти две политические системы не могут к взаимной выгоде жить в мире. А на банкете в честь подписания пакта с Германией Сталин поднял бокал за здоровье Гитлера со словами: «Я знаю, как сильно любит германский народ своего вождя, поэтому я хотел бы выпить за его здоровье», — и произнес тост, в котором выразил надежду на продолжительную дружбу с Германией и ее великим фюрером. И то, что мы теперь официально дружим с Советской Россией, меня не может не радовать. В России остались некоторые из старших сестер и братьев моей мамы. Там они вышли замуж и женились, но после русской революции мы о них ничего не слышали. Так что по своей родословной я связана с Россией и у меня глубокая внутренняя симпатия к этой стране, — призналась она.
— Дружба между нашими странами — это здорово, конечно! — отметил Гюнтер. — Только вот в искренность мирных намерений Гитлера верится с трудом. Помнится, пять лет назад он и с Польшей подписал такой же пакт, однако это не помешало ему начать сейчас войну с поляками.
— В том, что произошло, виновата в первую очередь сама Польша, — возразила Лени. — Всем ведь известно, что война разразилась по той причине, что поляки напали на немецкую радиостанцию в Глейвице. И только после того как Польша осуществила нападение на германскую территорию, фюрер в своем обращении к немецкому народу заявил, что с этого момента Германия находится в состоянии войны с Польшей.
— Мне одно только непонятно: зачем это вдруг полякам понадобилось нападать на немецкую радиостанцию?
— Как зачем? Чтобы передать в эфир антигерманское воззвание.
— Это официальная версия. Меня лишь смущает, что за неделю до этого инцидента Гитлер, выступая перед генералами вермахта, заявил, что он найдет пропагандистский повод для оправдания начала войны с Польшей и что убедительность этого повода не имеет никакого значения. Мол, победителя не будут спрашивать, правду он говорил или нет, поскольку для войны важна победа, а не правота.
— Пропагандой у нас доктор Геббельс заведует. Не думаешь же ты, что захват поляками радиостанции в Глейвице — это его рук дело? — спросила Лени с сарказмом.
— Все, на что твой несостоявшийся любовник способен, это выпустить белых мышей в кинозал, дабы сорвать премьеру фильма «На Западном фронте без перемен», — с усмешкой ответил Гюнтер. — А что касается захвата поляками радиостанции, то я не сильно удивлюсь, если потом выяснится, что эта была инсценировка, дабы подкинуть тот самый пропагандистский повод, о котором накануне Гитлер говорил своим генералам.
— А как же трупы захватчиков в польской военной форме, которые были предъявлены полиции и прессе? Какие тебе еще нужны доказательства нападения польских диверсантов на нашу радиостанцию?
— Наличие трупов в польской униформе — это очень убедительно! — не стал спорить с ней Гюнтер. Он был уверен в том, что, если бы Лени узнала о его участии в заговоре против Гитлера, она бы не побежала тут же доносить на него в гестапо, но привести ей свои доказательства инсценировки захвата радиостанции не имел права.
Гюнтер узнал о готовящихся провокациях против Польши от сотрудника абвера Ханса Остера, с которым он познакомился благодаря Дитриху Бонхефферу. Будучи куратором кадровой политики абвера, Ханс Остер способствовал приему на службу в военную разведку Третьего рейха многих противников нацистов, включая пастора Дитриха Бонхеффера, тайная миссия которого заключалась в том, что, официально выступая в качестве сотрудника абвера, он стремился установить контакт с англичанами и американцами от имени антигитлеровской оппозиции.
Сам подполковник Ханс Остер был одним из инициаторов заговора по свержению Гитлера в 1938-м году, не состоявшегося из-за проводимой Англией и Францией политики «умиротворения агрессора», что привело к росту популярности фюрера в Германии и сделало невозможным военное выступление против его режима.
В середине августа 1939 года шеф абвера адмирал Вильгельм Канарис получил приказ фюрера обеспечить группу штурмбанфюрера СС Альфреда Науйокса комплектами польской военной формы. Это поручение адмирал Канарис выполнил, но благоразумно отказался от предложения Гитлера взять на себя руководство операцией совместно с начальником СД Гейдрихом, аргументируя это тем, что у семи нянек дитя без глазу и потому одного руководителя в таком деле достаточно. Гитлер с его доводами согласился, и Гейдрих, разработавший план инсценировки пограничного инцидента, в итоге руководил всем единолично.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
