не смотрела никому в глаза. Она застывала на дорогах и под деревьями, погружённая сама в себя, и даже Иван Кузьмич, щедрый на расспросы и разговоры, проходил мимо, не замечая её, словно она была чьей-то тенью, может быть тенью своей, исчезнувшей для родителей и односельчан сестры Галины. Юле исполнилось тридцать шесть, когда её отец, Геннадий Борисович, неожиданно умер. Всё шло как обычно. После утренней перебранки он вышел во двор, плеснул себе воды на лицо, прошёл на грядки с огурцами, наклонился низко, чтобы сорвать парочку, но вдруг почувствовал слабость. Ноги его подкосились – и он рухнул на грядки, никого не предупредив и не подготовив. Потом улица наполнилась истошным воплем Марии Игнатьевны. Юля была далеко от дома, но и она услышала, как голосит мать.
После похорон жизнь в доме Свиридовых кардинально переменилась. С уходом Геннадия умерли и шум, и вопли, и грохот, и запах пирогов. Мать внезапно постарела и её охватила апатия. Юля, за годы, намотавшая в блужданиях по окрестностям сотни километров вдруг обнаружила, что у неё есть дом. Он вошла, осмотрелась – и он ей понравился, вот только надо было прибраться, помыть, побелить, покрасить… Теперь на кухне стояла Юля, а мать всё больше времени посвящала прогулкам. Она сильно похудела, ходила маленькими шажками, и на вопросы о здоровье отвечала: «Пусто мне», – и шла дальше. А Юля обнаружила в платяном шкафу коробочку, где хранились Галинины помада, тени и тушь, пересмотрела свой скудный гардероб, оделась, накрасилась, и пошла устраиваться на работу в швейную мастерскую. И когда она переступила порог мастерской, бабоньки не узнали Юлю, а когда узнали – вдруг потянулись к ней и по очереди обнимали и плакали, кто знает, почему? Юля улыбалась, и многие впервые видели, как она улыбается, и была в ней какая-то удивительная радость, которая лилась через край, поздно было бояться, что это закончится. Юля Свиридова не умела ничего, но обучалась быстро, и скоро чертила, кроила, обмётывала, строчила – не отличишь от других. Лицо её расправлялось, оттаивало, и однажды кто-то из женщин принёс цыганскую иглу и серебряные серёжки.
– Красавица! – сказали женщины после того, как серёжки повисли в Юлькиных ушах.
– Красавица, – оглядывались на неё жители Малаховки, – откуда такая, Свиридова, что ли? Юлька? Бывают же на свете чудеса!
Однажды поутру к мастерской подъехал фургон, доверху нагруженный рулонами ярких тканей. Из фургона вышел Аркадий, забегал, засуетился, женщины тут же пришли на помощь – выстроились цепочкой, и быстро освободили машину, приведя шофёра в неописуемый восторг. Он послал один на всех большой воздушный поцелуй, и уехал. Поцелуй до женщин не долетел, он повис на последнем ярко красном шёлковом рулоне, который занёс Аркадий и сказал:
– Всё. А это что за красавица?
Красавицей оказалась Юля, сияющая серёжками, блистающая глазами и истекающая приветливостью.
Аркадий боролся с паническими атаками и страхом как мог. На сей раз, он придумал преобразование своего пошивочного цеха. Он всё время хотел что-то менять, и менял, втайне надеясь, что эти перемены затронут и его самого. Цепочка переговоров и сделок привели его в фирму «Заря», где он обосновал и доказал в таблицах и простых математических уравнениях, что везти готовую продукцию из Шанхая сложнее и дороже, чем из Малаховки, которая под боком. Затем он подписал договор на пробную партию летних платьев и мужских рубашек, купил выкройки, лейблы, пуговицы, замки, тесьму, ткани и прочую галантерею, проплатил в нужные органы нужную сумму за бизнес, ибо Бог велел делиться, и нагрузил фургон. На общем собрании на Аркадия смотрели шестнадцать пар женских глаз, и ему стало сначала плохо, а потом весело. Среди шестнадцати пар глаз он обнаружил глаза Юли, и земля перестала его притягивать. Он стал наилегчайшим, немного приподнялся над полом, чтобы оказаться над женщинами, и так, вися, проповедовал женщинам о перспективах новой деятельности и выгодах, которые обрушатся на всех после того, как они начнут шить брэнды для фирмы «Заря».
– Это ещё бабушка надвое сказала, что спецодежда хуже этих лоскутков – кивнула в сторону выкроек Дарья Никитична, крупная женщина средних лет, черноволосая и черноглазая, больше похожая на исполнительницу цыганских романсов, чем на швею.
– Женщины! – громко сказал Аркадий, спланировал на пол и затерялся в толпе, – Женщины! Какая разница, что вам шить, вы всё равно это не носите!
– А если мы захотим носить? – спросила Юля?
– Понял! Одобряю! Желающим в виде премии ежемесячно будет выделяться сшитая вещь.
– А у нас нет таких женщин, – Дарья Никитична опять показала пальцем в сторону выкроек, лекал и размерных бирок, что такое XS? В такое платье одна моя рука поместится.
В громе женского смеха Аркадий запаниковал, но Дарья Никитична вовремя сменила гнев на милость:
– Аркадий Ильич! А как зарплата?
– Повысим! – уверенно ответил Аркаша.
– Не спорим мы, готовы работать. Давай, начальник, рассказывай, что делать надо.
И Аркадий Ильич разложил на столах образцы изделий, которые надо было изготовить в таком-то количестве, таких-то размеров, к такому-то числу, в срок.
Интересно, чем один человек лучше или хуже другого? Почему мы боимся выглядеть некрасивыми? Зачем хотим нравиться? Что означает для нас чужое мнение? Какая разница, ревнуют нас или любят, видят в нас постыдное, низкое, или нет? Зачем нам угождать другим? Почему нас так страшат отклонения от нормы, и что такое «норма»? Годы одиночества во время длительной домашней войны в отсутствии сравнения с другими, привели Юлю к отчётливому пониманию того, что надо жить в любом случае, безусловно, что бы ни происходило вокруг. О ней давно перестали говорить, она никому не снилась, и у неё не было друзей. И когда отец умер, а она вновь вошла в мир, сердце её открылось и ей понравилось любить. Любила она всех и всё, куда смотрела и куда шагала её нога. Это было событием для жителей деревни. Ни с того ни с сего возник человек, который любил их всех без разбору – толстых, худых, старых, молодых, хромых душой, слабых, сильных…. Она не планировала своё будущее, и не мечтала о чём-либо, даже о браке и детях. Она просто была, и даже не знала, что многие греются рядом с ней, втайне благодарят и пытаются уловить причину и родину столь разительной перемены. Но, как говорится, где нашла Юля – там уже не лежит.
В ателье дружно взялись за пошив новой одежды. Работа спорилась. Шить яркие летние платья, майки, брюки, женские и мужские рубашки было приятно. Их складывали в аккуратные стопки на массивных широких полках.
