Книга Северное сияние - Виктория Мальцева

Лео

London Grammar – Tilted (Christine and the Queens Cover)

Мой висок, упёртый в дерево дверного проёма, ноет, но я не сразу соображаю почему. Просто всё во мне слишком натянуто для идеального звучания, и, если вдруг что не так, может порваться. Страшно же.

Нужно уже подойти и сделать это, но… наблюдать за тем, как солнце облаком запутывается в её вьющихся, вечно непослушных волосах, можно до бесконечности. Её руки привычно проворны, разбивая яйца, открывая дверцы шкафов, нарезая шпинат… но я не могу оторвать глаз от веснушек на её носу, щеках, лбу. Сейчас на ней домашнее платье – розовое, я когда-то дарил – а каких-то двадцать минут назад её голые плечи были под моими губами. И пусть сейчас солнце слепит начинающимся днём, пусть Юван висит на моей штанине, вынуждая придерживать её одной рукой, чтобы не остаться нагишом посреди кухни, пусть Милли вопит во всю глотку, что не может найти пульт от телевизора, мой мозг продолжает жить в тех мгновениях, когда было ещё совсем тихо, но также светло, и веснушки заполняли меня до отказа, так полно, что избыток чувств внутри норовил вырваться наружу слезами. Она поцеловала меня сегодня. Вначале потому что я просил, а потом сама. Много, искренне, целиком.

– Юван, найдёшь пульт от телека, отведу на озеро. Идёт? – пытаюсь договориться.

Юван мгновенно отпускает мою штанину и моргает своими совиными глазами. Все говорят, он на меня похож. Но разве такие красивые у меня глаза? Они Леины. Такие же умные, такие же спокойные.

– Милли, – говорю дочери, – пойди посмотри там… в мастерской под столом, кажется, твой пульт… или в гостиной под диваном… или в ванной за унитазом… короче, проверь везде. Давай-давай иди, – отправляю её.

Лея ничего не замечает. Она всегда такой была. Видит только когда плохо, а когда хорошо, никогда. С этим просто нужно научиться жить, взять за правило привлекать её внимание к важным вещам.

– Лея, – говорю шёпотом в позвонки на её шее так, чтобы ей было приятно и щекотно.

– Что?

Она не оборачивается, не пугается и не дёргается, потому что уже привыкла – я часто к ней так подхожу. Чтобы выиграть время, целую её шею, но сам же в этом забываюсь. Застреваю, потому что запах…

–…я много лет думал, как тебе об этом сказать, чтобы не выглядеть дёшево или… тупо…

Она перестаёт взбивать вилкой яйца в миске и замирает.

– Я… Что я делаю с тобой перед сексом? Каждый раз. Не только перед ним, но перед ним всегда, железно…

– Целуешь?

– Это да, но не только…

И чтобы напомнить ей, прижимаю нос к волосам у её виска и вдыхаю так глубоко, чтобы она поняла, о чём я.

Она мгновенно краснеет, и это так забавно выглядит на её щеках с веснушками.

– Нюхаешь… мои подмышки?

– Не только их… – напоминаю.

– Не только, – кивает, и хмурится, и улыбается.

– Лея, – шепчу ей в ухо, грею его губами, щекочу дыханием так, как она любит, и ощущаю ладонями мурашки на её предплечьях, – есть только один человек, женщина, чей запах имеет для меня такое значение. Я никогда и ни с кем больше этого не делал. Понимаешь, что это? Ты же слушаешь все эти Стэнфордские лекции…

Она молчит.

– Я, конечно, неуч в сравнении с тобой, но мне и без профессоров понятно, что генетически ты – моя идеальная пара. Уникальная, единственная! И мне так безмерно повезло найти тебя…

Сейчас самое время опуститься на колено, что я и делаю. На этот раз без коробочки, кольцо зажато в моей руке. Я уже очень давно над ним работал, но всё выходило не то, или то, но мне вдруг приходило в голову, что Лее нужно совсем другое.

– О, Боже… – вырывается у неё.

Я киваю, потому что горло сковало, и молча беру её руку, чтобы надеть кольцо. На этот раз размер строго её. Пять раз замерял, пока спала.

– Господи, Лео…

Её глаза огромны, как и камень. Да, это был давний план, и на его осуществление потребовалось время. И много работы, конечно.

Лея зажимает рукой рот, глядя на него. Потом убирает её и восклицает со слезами:

– Зачем ты? Мне это совсем не нужно… вернее, я не это хотела сказать, просто… господи, тут же целое состояние… но просто мне так много не нужно!

– Мне нужно, – говорю шёпотом, потому что у самого все силы уходят на то, чтобы не выделять воду из глаз. – Я не знал, как ещё тебе об этом сказать, чтобы ты, наконец, поняла.

– Я поняла! – почти кричит и плачет.

Мне приходится подняться и обнять её крепко. Так крепко, чтобы не могла всхлипывать. Я думал, она сильная, а она такая уязвимая, ранимая, вся в ранах, покрытых корочкой. Эту корочку так легко нечаянно зацепить и сорвать, и они снова будут кровоточить.

– Я так сильно люблю тебя! Больше всех и всего на свете! Никогда, никого так сильно не любил. Ты самый важный, самый главный человек в моей жизни, и всегда будешь им, а я навсегда рядом. Поняла?

– Астань о неё! – лупит меня кто-то по заднице кулаком.

Юван. А Милли улыбается.

– Юван, папа на маме женится. Не мешай. Пошли, в рыбалку поиграем.