Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 92
время как обмен генами происходит только между людьми и – очень редко – эльфами (всего три смешанных брачных союза). Следовательно, между ними не происходит передача генетических признаков и не появляется потомства с соответствующими изменениями! Также у эльфов и людей, являющихся отдельными актами творения, нет общего предка. Следует ли предположить эволюционный скачок в каждом акте творения? В любом случае он неизбежно влияет на окружающую среду и на баланс видов. Поразительно, что хроники Толкина отражают истощение антропоморфных видов, бывших так тесно связанными с человеком на определенном этапе его истории. Возможно, это иллюстрируют «некроразнообразие», поразившее эти народы на горизонте Четвертой Эпохи, а некоторых намного раньше.
Согласно Ламарку[65], окружающая среда действует на уровне индивидуального организма. В этом смысле перерождение Смеагола в Голлума или развращенных людей – в назгулов почти следует его теории, если трактовать разрушающую силу Кольца как фактор окружающей среды… У Дарвина[66], напротив, отбор действует для целых популяций, что и произошло у людей и эльфов: между ними не было прямой конкуренции, что могла привести к постепенному исчезновению эльфов, но, похоже, сыграло свою роль ускорение времени, которое в произведениях Толкина не всегда течет одинаково. После уничтожения Деревьев Валинора и создания Солнца и Луны время бежит быстрее, ускоряя рост и старение всего сущего. Время не рассматривается как фактор развития внутренней организации людей или эльфов, поскольку их пробуждение уже свершилось. Что еще хуже – время является бременем, особенно для эльфов, которые в конце концов устали от мира и пришли к угасанию.
У Дарвина, как и у Толкина, человек знаменует собой вершину творения и в итоге единолично господствует на планете начиная с Четвертой Эпохи.
Нападение Унголианта и Моргота на Деревья Валинор
Таким образом, вклад Толкина предполагает пересмотр значения великих битв со Злом в физическом аспекте Средиземья, соответствующей роли случая и судьбы в функционировании мира, происхождения человеческого вида, его места среди живых существ и отношений между различными видами. Этот сложный мир ставит проблему происхождения, проблему детерминизма и предлагает своего рода моральную интерпретацию теории жизненной конкуренции, объясняющую соперничество между видами.
Апология философии у Толкина
Мишель Дево,
доцент кафедры философии, университет Кан, Нормандия
Философствует ли Толкин? Или даже так: является ли Толкин философом? Как это часто бывает, здесь возможен ответ в нормандской манере: нет, поскольку по профессии он был филологом[67]; да, как и любой писатель, так как литература (осознанно или нет) несет в себе философию. Остается выяснить, может ли филология (как и все остальное, в сущности!) обойтись без философии.
Вместо того, чтобы излагать философские позиции Толкина по тем или иным вопросам, как это делает американский философ Питер Дж. Крифт в работе «Философия Толкина», давайте зададимся вопросом: есть ли вообще у Толкина некая философская концепция, или же он имел лишь смутное представление об этой науке? Интересовали ли его иные аспекты, кроме родства филологии и философии?
Не имея возможности дать исчерпывающий ответ на вопрос о философских познаниях Толкина, давайте рассмотрим его отношение к regina scientiarum, королеве всех наук. Поскольку мне не удастся проанализировать все случаи использования леммы philosoph[68] в толкиновском корпусе при нынешнем состоянии публикации его произведений (особенно в письмах), я сосредоточусь на трех малоизвестных текстах – или текстах, которые никогда прежде не комментировались, даже в немногочисленных работах о Толкине и философии (у Питера Дж. Крефта, Р. Ардуини и К. Тести).
Первоначальный парадокс исследования заключается в том, что Толкин редко цитировал философов и мало использовал сам термин «философия», в то время как его дети Присцилла и Джон (иезуит, изучавший философию) представляли его как «смеющегося философа» – нового Демокрита, поскольку именно таким было прозвище атомиста из Абдеры. Более того, Толкин является почетным доктором философии Льежского университета! В речи, посвященной присвоению ему этого почетного титула, его ученица Симон д’Арденн заявила, что «Властелин Колец» – это «сказка для взрослых, полная философского смысла». Но, несмотря на это признание и академический статус, парадокс удваивается, поскольку сам Толкин свое родство с философами отрицает («Я не метафизик», – пишет он в одном письме, а в «Записках клуба «Мнение» его альтер эго, Майкл Рамер, заявляет: «Я не философ»). В лучшем случае, он отзывается сдержанно: «Я не буду говорить “видеть вещи такими, какие они есть”, чтобы не смешиваться с философами» (эссе «О волшебных сказках»[69]).
Иными словами, сам Толкин не надел тогу философа, но в итоге позволил другим надеть ее на себя. Тем не менее в черновиках своего большого теоретического исследования о сказках он пишет: «[…] сказки в основном созданы людьми и отражают философию или философии, касающиеся природы мира. […] Сказки основаны на философии или философиях, которые представляют собой изложение или ответ на реальное или предполагаемое доказательство волшебного явления»[70].
Меланхолическая философия молодого преподавателям
Первое появление слова «философия» у Толкина датируется декабрем 1922 года. Под псевдонимом «N. N.» он опубликовал поэму «Сетования книжника» на среднеанглийском языке. Стихи 31–32 посвящены этике и меланхолической философии.
В поэме изображены студенты в первый день учебы в университете; многие из них выбрали прикладные предметы (химию красок или текстильное машиностроение, а не филологию или философию[71]).
Когда октябрь землю заливает
Дождем, и стылый ветер завывает,
В ветвях деревьев стонет непогода,
И солнце старое уходит с небосвода,
Когда туман и дым вокруг витают,
Слепят глаза и в горле застревают,
И Эвр морозный острыми зубами
Хватает всех, бегущих меж домами,
Когда коты несчастные гуляют
Без сна по крышам, громко завывают
(Как их к тому природа побуждает),
В такое время люди размышляют
О том, что им полезно обучаться[72].
Возможно, в этой поэме Толкин отсылал к исследованиям своих коллег в Лидсе: Мелвилла Гиллеспи (вероятно, преподавал историю античной философии) и Гарольда Халлета (предположительно, занимался этикой, историей современной философии и английской философией). Гиллеспи, литературовед, ставший философом, опубликовал статью о Гиппократе и, следовательно, был хорошо знаком с теорией темперамента, к которой относится меланхолия. Что касается Халлета, вполне вероятно, что он изучал «Анатомию меланхолии» Роберта Бертона (1621), трехсотлетие которой отмечалось годом ранее. Толкин мог слышать и даже читать ее, особенно учитывая как минимум три текста в главе «Любовь к учености или злоупотребление учебой. С отступлением о страданиях литераторов и
Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 92
