пророкотал басом вышедший навстречу лейтенант.
Шипящая глазунья и кувшин молока из погреба пришлись кстати: все четверо, включая шофера, изрядно проголодались. Потом участковый сказал жене:
— Маша, убери стол да иди отдыхать, а мы с товарищами займемся.
Выслушав Марчука, Гафаров пояснил:
— Знаю я эту Гладышеву. Живет одна. Зимой соседка пожаловалась: Гладышева у колодца принародно оскорбила, пьяная была. Пришлось пристыдить... Где-то у нее взрослая дочь, снимки на стене видел. А что дочка сидела — не знал. Вы меня подождите, я сбегаю, присмотрюсь к ее дому.
Вернулся он минут через двадцать. Едва переступив порог, сказал возбужденно:
— Здесь они оба, у Гладышевой! Пошли!
— Не торопись, Саша, — остановил его Сейлин. — Расскажи-ка, что ты видел?
— Сбегал к продавщице сельмага. Спросил, что Гладышева сегодня покупала? Говорит, что обычно берет полбулки хлеба да граммов двести колбасы, а тут взяла три булки, колбасы два килограмма, сыру и еще четыре бутылки водки. Я, говорит, еще спросила: куда, мол, тетя Настя, тебе столько одной-то? Она рукой махнула и пошла.
Марчук усмехнулся:
— Ясное дело, Кисе и Студенту одной бутылки на двоих маловато! А что за дом у Гладышевой?
— Дом как дом: сени, кухня, две комнаты, в каждой по окну.
— Собака есть? Сумеем ли тихо подойти?
— Сумеем! Собак нет ни у Гладышевой, ни у соседей.
— Значит, так, — подытожил Сейлин. — Гафаров и я в форме, потому заходим в дом мы. Габидуллин и шофер блокируют окна. Вы, Марчук, остаетесь на крыльце и действуете по обстановке. Оружие применяем лишь в крайнем случае.
В полной темноте оперативники осторожно окружили дом. Гафаров постучал в дверь. В оконце вспыхнул свет. Отдернулась занавеска, кто-то пытался посмотреть во двор.
— Кто там? — тихо спросил из-за двери женский голос.
— Свои... — как можно спокойнее ответил Гафаров. — Тетя Настя, это я... — Услыхав скрип отодвигаемого засова, отвел предохранитель пистолета.
Не обращая внимания на отпрянувшую в испуге женщину, Гафаров, прыжком преодолевая узкие сени, рванул на себя дверь и очутился на пороге кухни. Под потолком тускло светила лампочка. На табурете, возле окна — щуплый парень с нависшей на лоб челкой, лицо не то оторопевшее, не то испуганное. У другой стены — высокий, плотный мужчина, рука за спиной. Не иначе, Студент... Гафаров крикнул:
— Бросай нож, дурак!
И тут парень, сидевший у окна, вскочил, саданул табуретом в окно и под звон стекла нырнул в темноту. Второй молча прыгнул на Гафарова, но тут же покатился по полу — его подсек Сейлин. Следом на кухню ворвался Марчук, навалился на Студента, прижал к полу. Гафаров резко вывернул ему руку — об пол глухо стукнулся нож. Щелкнули наручники — Студент понял: конец...
Во дворе стоял Габидуллин и спокойно курил. Сейлин осветил его фонариком. У ног его кто-то связанный. Уже поняв, что это Киса, спросил:
— Управился?
Габидуллин пожал плечами:
— А куда ему к черту деться?
В. Костин,
мл. советник юстиции
НЕ САМОЕ ИНТЕРЕСНОЕ ДЕЛО
Из-за этого нового дела, что переслал ему начальник следственного отделения майор Селиванов, Сергей Кулагин буквально взвился. У него семь дел, и он бился над ними в полнейшей запарке. К тому же неделю назад схлопотал «плюху» — суд вернул оконченное им дело на дополнительное расследование. И хотя это случилось лишь второй раз за всю его следственную практику — первая произошла в начале службы, когда он еще не успел разносить тесных и скрипучих казенных ботинок, — за нее пришлось объясняться перед своим начальством и прокурором и теперь ждать наказания. Это было не очень приятным занятием — ждать наказания, но Сергей все же заставил себя работать по всем делам, в том числе и возвращенному, словно ничего не произошло. Словно не было никаких неприятностей. Составил жесткий график и строго следовал ему, прихватывая вечерние часы, субботы и воскресенья. А куда денешься, коли приспичит, бывало такое и раньше. Но еще одно новое дело означало, что график надо ломать, втискивать в него новые следственные действия. Словно можно растянуть сутки на лишние два-три часа. Потому нового дела и раскрывать не стал — сказал с обидой Селиванову:
— Ну ты, Паша, даешь! Ты же знаешь, сколько у меня дел. А у Романцова? Всего три! Есть же разница — восемь и три?
Селиванов хмурился, молчал, потом бросил:
— Что ты себя с Романцовым равняешь? То ты, а то он!
Жалость к самому себе захлестнула Кулагина:
— Всегда так! Какая лошадь получше тянет, на ту и грузят! Будь хоть раз человеком: отдай дело Романцову, у меня же все сроки горят!
...Они за многие годы службы привыкли друг к другу, им легко работалось вместе. Начальником следственного отделения Селиванова поставили всего год назад, и Кулагин считал это справедливым, не как иные-некоторые, кого зависть грызла. И они с Селивановым остались друзьями. Тем горше была сейчас для Кулагина эта явная несправедливость...
— Лады, Кулагин. Ты в деле что кроме обложки видел?
— Ничего не видел! То ли от этого суть меняется? Может, добавится часов в сутках?
— Ты прав. Оставь дело и иди. — В голосе Селиванова была горечь.
Кулагину отчего-то стало неловко. Помолчал — тощая серая папка лежала перед ним. Спросил нерешительно:
— Считаешь, Романцов не потянет?
— Вот именно! Не его профиль. Пока разберется, что к чему, никаких следов не останется.
— Автодорожное, что ли?
Селиванов взял со стола дело, раскрыл:
— Я, брат, таких автодорожных у нас и не видел. Вчера на Горловском шоссе тяжелый грузовик вылетел на полосу встречного движения и в лепешку разбил «жигуленок». Что там от людей осталось — говорить не хочется. Муж с женой ехали... А четырехлетний сынишка их, представь, синяками отделался. В травматологии он сейчас.
Сергей протянул руку: автодорожные были по его части, тут он считался признанным специалистом:
— Ладно, дай хоть гляну, что там оказалось на месте происшествия, может, что подскажу.
Но Селиванов дела не дал.
— Ничего не оказалось. Воробьев, что по делу нужно, ничего не нашел. Он как трупы обгорелые увидел, так до ночи в себя прийти не мог. Еще удивляюсь, как он разбитую машину сюда доставил.
— Воробьев? — Сергей удивился.
Воробьев, здоровенный новоиспеченный лейтенант с рыжеватыми усиками и светлой челкой, всего месяц назад пришел в