сунула мне в руки большой пакет.
— Что это?
— Финики, фаршированные орехами. Дочка из Израиля передала. Тебе нужнее. Я и так красивая. Посылками она от матери откупается вместо того, чтобы приехать. Всё, мать же уже не нужна. Мать, как собака, валяется в кустах. Надо было иметь не ребенка, а камни в почках. Поверь: с ними меньше проблем, — она поставила ногу на асфальт, покрытый снегом, оперлась двумя руками о дверцу машины и попыталась выйти.
Нога заскользила. Соломоновна плюхнулась обратно на сиденье.
— Так, мущина, что сидим? Придайте мне позу вставания. Иначе я сейчас оценю вашу работу в интернете как «полный поц».
— Там такого нет, — водитель поспешно выскочил из машины, расчистил ботинком снег и подал ей руку. — Там только звездочки.
— Я бы на вашем месте не спорила с женщиной на грани нервного срыва, — заявила Соломоновна и грузно опираясь на его руку, вышла из машины. — Не тошните мне на нервы, мущина! — воскликнула она, еще крепче вцепляясь в его рукав. — Осторожно и медленно ведем меня до парадного. Надя — девушка хрупкая, она меня не удержит, а я боюсь упасть.
Водитель покорно довел ее до подъезда и жалобным шёпотом спросил:
— А можно я уже поеду? Или до квартиры довести?
— Я попрошу без намеков! — возмутилась Соломоновна. — До квартиры вы еще не доросли. Свободны, юноша!
В прихожей Соломоновна сбросила шубку, внимательно оглядела меня и шёпотом спросила:
— Твой босяк дома?
— Нет, только Сережа.
— Это хорошо для твоего мужа и плохо для меня, — она села на стул в прихожей и тяжело дыша стащила сапоги. — Мне очень хотелось сделать ему два обрезания по цене одного. Ой, как мне что-то все тяжело! — она двумя руками взялась за огромную грудь и поддела ее вверх, поправляя лифчик. — Вот что значит давно без сексу. Гормоны шалят, дыхалка закончилась. Когда тебе полтос, шкильда, секс — это уже не удовольствие. Это лекарство. Так, чайник ты поставила? Чего стоишь?
Я бросилась на кухню ставить чайник. И вдруг услышала такой странный звук, похожий на лязг, и сразу ещё один — треск разрываемой ткани. Бросившись обратно в коридор, я открыла рот и замерла. Соломоновна с остервенением резала мою старую куртку и дорывала ее, наступив ногой.
— Молчи! — она наставила на меня указательный палец с ярко-красным лаком.
Тяжелые серьги возмущено качнулись вместе с огромной грудью, затянутой в красный свитер.
— Иначе я тебе сделаю вырванные годы из еле оставшихся дней, — она дорвала куртку и бросила мне под ноги. — Снимай джинсы.
— Виолочка, прошу…
— Снимай сама! — она пошла на меня, держа ножницы в руках.
Пришлось быстро стащить джинсы. Пока я натягивала брюки, Соломоновна кромсала старые джинсы.
— Это в мусорное ведро, — она бросила джинсы на обрезки куртки, решительно прошла в спальню и распахнула шкаф. — Ты себя наказываешь, шкильда-селедка, поэтому носишь старые шмотки, не делаешь маникюр и вообще выглядишь, как последняя засранка. Это чувство вины. Его не должно быть.
— Я виновата, Виолочка. Диме сложно очень. Если бы не моя роковая ошибка, он бы в Москву не переехал. И так бы не пахал. От усталости и нервов срывается. Нужно терпеть.
— Ты не виновата в измене мужа и в том, что случилось с Сережей. Дима вбивает тебе в голову это чувство вины, чтобы контролировать. И потом да, он пахал, не спорю. Но ты занималась реабилитацией после операций. Ты моталась с сыном по психологам, по разным центрам развития. Пять лет в бассейн возила почти каждый день. А бесконечные физиотерапии? А все эти гомеопаты, гуру-шмуру-йоги и прочие качатели бабок? Ты ж даже до шаманов дошла. В Сибирь с ребенком ездила. А как он рисовать начал? Это ты обратила внимание, что ему это нравится и взяла преподавателя по рисованию. Ты же не сидела без дела. Вспомни, как ты иногда моталась целый день. Туда-сюда ребёнка возила. А потом еще приготовить, убрать, рубашечки Диме нагладить. Себя в порядок привести, чтобы ему понравиться. Книжек сколько перечитала по разным лечебным методикам — профессором можно назначать.
— Но Дима же на это все зарабатывал. Соломоновна, ты же знаешь, сколько это все стоит.
— Знаю. Но все равно не воспринимай себя, как паразитку, что на шее мужа сидит. Да только списаться с этими всеми клиниками за границей — это ж сколько времени и сил! Тебе же пришлось английский из-за этого выучить! И ведь вызубрила. А как? Ночами сидя возле Сережи. Он ведь у тебя почти не спал. И при этом еще умудрялась из ателье работу на дом брать, когда Дима еще не успел на ноги встать. Так что это еще вопрос: кто больше пахал?
— Всё так, Виолочка. Но я виновата и знаю это. Дима прав: мой грех. И мне его никогда не искупить.
— Никогда с тобой не соглашусь. Ты посмотри! — она вытащила из шкафа шубку из норки, черное длинное пальто и светлое полупальто. — Твой босяк, конечно, сволочь. Но он никогда не экономил ни на тебе, ни на ребёнке. И имея вот это все, ты ходишь в старье. Так что ты от него хотела? Ты знаешь, что мужики, как дети малые, любят, когда у них красивые игрушки? Ну не хватило у Бога на них мозгов. Отвернулся в тот момент, когда эти мозги в тазу варились. С кем не бывает? Вообще всем мужикам можно дать одну фамилию: Шумахер. Потому что шума много, а толку — как во второй части слова.
Но нужно же работать с тем, что есть! И нужно быть справедливой: Дима не жмот.
— Это да, Виола. Не жмот.
— Уже легче. Хоть одну хорошую черту мы в нем нашли. И эта не та черта, что делит задницу напополам. Пойдем чай пить.
Она пошла на кухню, села на стул, решительно отодвинула хлебницу и сказала:
— А теперь я имею до тебя главный вопрос: ты деньги скопила? В стороне? Чтобы Дима про заначку не знал?
— Нет, зачем? — я налила чаю в две большие керамические кружки. — У нас все общее. Дима давно открыл мне отдельный банковский счет и туда деньги переводил со своего.
— Ага, значит к его счету у тебя доступа нет?
Я опустилась на стул. Только сейчас я поняла, что она права: все деньги были у Димы. Моих на счету хватало на еду, одежду, лекарства Сереже и прочие повседневные расходы. Но мне их не хватит, если вдруг начну самостоятельную жизнь.
— Соломоновна, мне и в голову не приходило, что будет вот так, — я заплакала. — Он же
