шипит говядина. Звенит посуда. Ноздри щекочет аппетитный запах лука.
— Все получил в обмен на сигары, — говорит он, вдыхая кухонные ароматы. — Мясо, яйца, консервы — решительно все. Две буханки солдатского хлеба я украл, форменным образом — стащил. Каптенармус этого не заметит, потому что сам ворует направо и налево.
И вот он уже снова в коридоре и, размашисто вскидывая трость, радостно улыбаясь душке штатскому в зеркале, степенно прогуливается по дому.
— А хлеба, кстати, у вас достаточно? — кричит он из коридора.
— О достатках мы давно забыли, — слышится в ответ из кухни.
Он быстро возвращается.
— Даже в Нейстрелице, — говорит он, — всего в обрез. В свой «день половой гигиены» наш каптенармус кладет в рюкзак скамеечку для снимания сапог и буханку солдатского хлеба. Он…
— Что значит «день половой гигиены»? — прерывает его Фрида.
— Тот день на неделе, когда он… ну, гм!.. Когда он отправляется к известным женщинам. Цена — буханка хлеба.
— Вот как. А какой день в неделе был у тебя «днем половой гигиены»?
— Не болтай чепухи. Разве я из таких?
Он снова подходит к зеркалу и из коридора кричит:
— Разве я мог бы тогда притащить домой четыре буханки?
Она в ответ из кухни:
— Так ведь ты стащил их!
На мгновенье в нем вскипает досада. Как она могла заподозрить его? На языке уже вертятся злые слова. Но нет, он раздумал; зачем портить себе настроение? Он даже украдкой ухмыляется, польщенный и самодовольный. Почему бы, в сущности, и ему не иметь свой «день половой гигиены»? Было бы вполне естественно, не так ли? Прогуливаясь мимо зеркала и кокетничая с самим собой, он вдруг чувствует, что ему чего-то не хватает. Он идет в спальню и достает из платяного шкафа завернутую в газету черную шляпу — свой котелок, свою штатскую каску. Лихо сдвинув котелок на левое ухо, опираясь на трость, он стоит на пороге кухни, жадно вбирает в себя запахи жаркого и лука и, сладострастно зажмурившись, говорит:
— Я сейчас самый счастливый человек на свете!
Фрида иронически улыбается. А обернувшись и увидев мужа, она начинает громко хохотать: в котелке и с тростью в руках он стоит, привалившись к дверному косяку, с блаженной улыбкой на лице, с полузакрытыми глазами. Но так как он ни одним движением не отзывается на ее смех, а, наоборот, продолжает стоять в каком-то экстазе, с этой полубезумной улыбкой, застывшей под воинственно закрученными усами, ее охватывает страх; она подходит к нему и озабоченно спрашивает, не болен ли он.
— Я-то? — восклицает Карл, удивленно и даже как будто с легкой досадой взглядывая на нее широко открытыми глазами. — Я? Да ведь я говорю тебе, что счастлив беспредельно.
Она неуверенно кивает и отходит к плите. На душе у нее не очень спокойно.
III
Они сидели за обедом, когда вошел Вальтер.
— Ого! Пахнет неплохо! — воскликнул он, едва переступив порог. И тут увидел родителей, сидящих за накрытым столом в столовой. — Вот оно что! Приехал наконец! Ну, здравствуй, папа!
Карл медленно взял протянутую ему через стол руку сына и окинул его внимательным взглядом с ног до головы.
— Чудной ты какой-то.
— А что? Старше стал? Вырос?
— Гм! Я думал, ты совсем взрослый. А ты все еще в коротких штанах.
Вальтер рассмеялся:
— Разве взрослых узнают только по длинным штанам, папа? Мы все носим короткие штаны. — Он повернулся к Фриде: — У тебя найдется, мама, что-нибудь поесть и для меня? Я зверски голоден.
— Ты так и на завод ходишь?
— В коротких штанах, хочешь сказать? Нет, туда я надеваю длинные. Хотя бы потому уж, что там очень грязно.
Мамаша Брентен пододвинула сыну тарелку и прибор.
— Ты как будто вполне доволен своей жизнью? Очень рад за тебя… Гм!.. А как проводишь вечера? Ну, сегодня, например?
— Сегодня у нас был танцевальный вечер.
— Танцевальный вечер? — Папаша Брентен удивленно и недоверчиво поглядел на сына. — Ты был на вечере в коротких штанах?
— Конечно! — улыбнувшись, ответил Вальтер. — Было бы довольно смешно, если бы мы танцевали в длинных.
— Ага! Было бы, значит, смешно.
Вальтер склонился над говядиной с жареным картофелем и вмиг, как молодой пес, очистил тарелку. Мать всегда напоминает ему, что надо есть медленней, ведь этак он и вкуса еды не почувствует. Обращаясь к мужу, она говорит:
— Сколько может съесть парень в его годы — уму непостижимо. Трудно даже поверить.
Карл Брентен молчит. Как изменился мальчик! Когда он с ним расстался, Вальтер еще ходил в школу, играл в Городском театре. Был молчаливым и замкнутым мальчиком, любил книги, с товарищами не водился; особой склонности к чему-либо не проявлял. А сейчас он хоть и в коротких штанах, но держит себя, как взрослый, уверенно и, можно сказать, целеустремленно. Ходит на танцевальные вечера? Стало быть, у него есть товарищи, может быть, и подруги. Растут дети! Только от случая к случаю замечаешь, как они выросли. И вряд ли можно влиять на их развитие.
— Вот это еда подходящая, — одобрительно говорит Вальтер, поужинав. — Это все ты привез, отец? Вас в казарме каждый день так кормят?
Вместо ответа папаша Брентен спрашивает:
— Цел еще твой конфирмационный костюм?
— Конечно. Припрятан для особо торжественных случаев, — говорит Вальтер и, помолчав, добавляет: — Тебе не нравится, как я одет? Разве ты никогда не видел наших ребят в коротких штанах?
— Ну да, «Перелетные птицы» например, так те…
— Видишь ли, папа, я тоже член этого общества.
— Я думал, ты состоишь в Союзе молодежи?
— Состою. Но в то же время мы и друзья природы.
— Так, так!
Ужин кончился в молчании, даже несколько подавленном. Брентену еще не все ясно в сыне. «Перелетные птицы» в его представлении были какими-то городскими цыганами, которые по собственной прихоти бродят по белу свету. Крайне несимпатичная публика. Мальчик обучается ремеслу, впереди еще три года ученичества, и очень важно, чтобы он не сорвался.
Фрида убрала со стола и отправилась на кухню вскипятить кофе.
Брентен устроился поудобнее на диване и снова закурил сигару. Сыну он благодушно разрешил выкурить сигарету.
— Я не курю!
— Ну, ну, потихоньку, наверное, покуриваешь. Сегодня можешь курить открыто.
— Если бы я хотел курить, папа, я курил бы не тайком, а именно открыто. Но мы не курим.
— Кто — мы?
— Мы — в Союзе молодежи.
Опять Союз молодежи! Видно, этот Союз заполняет всю его жизнь, думает Брентен. То, что они не курят, похвально. Но о своей работе парень и словом не обмолвился. Отец спросил:
— А работа нравится тебе? Полюбилось тебе ремесло токаря?
— Откровенно говоря, папа, не особенно. Когда я выбирал
