всего, уже переехали. Моя резиденция находится на севере, в Иерихоне; я написал тебе указания в том конверте. Миссис Пайпер присоединится ко мне там на следующей неделе, и мы будем ждать тебя на обеде в субботу следующего дня. Она будет очень рада увидеть тебя». Все это он протараторил, как заученный наизусть контрольный список. Казалось, ему было трудно смотреть Робин в глаза. " Ты готов?
«О, да», — сказал Робин. Я буду очень рад увидеть и миссис Пайпер».
Они моргнули друг другу. Робин чувствовал, что, конечно, есть и другие слова, которые следовало бы сказать, слова, которые ознаменовали бы это событие — его взросление, уход из дома, поступление в университет — как знаменательное. Но он не мог представить, что это могут быть за слова, и, очевидно, профессор Ловелл тоже.
«Ну, что ж.» Профессор Ловелл отрывисто кивнул ему и повернулся на полпути к Хай-стрит, как бы подтверждая, что он больше не нужен. Ты справишься со своими чемоданами?
«Да, сэр.»
Тогда хорошо», — повторил профессор Ловелл и направился обратно на Хай-стрит.
Это была неловкая фраза, на которой можно было закончить, два слова, которые предполагали нечто большее. Робин смотрела ему вслед, наполовину ожидая, что он обернется, но профессор Лавелл, казалось, был сосредоточен только на вызове кэба. Странно, да. Но это не беспокоило Робин. Так всегда было между ними: разговоры не закончены, слова лучше не говорить.
Робин жила в доме № 4 по Мэгпай-лейн* — выкрашенном в зеленый цвет здании на полпути в кривом узком переулке, соединявшем Хай-стрит и Мертон-стрит. Кто-то уже стоял у входной двери и возился с замком. Должно быть, новый студент — на булыжниках вокруг него были разбросаны ранцы и чемоданы.
По мере приближения Робин увидел, что он явно не уроженец Англии. Скорее всего, это был выходец из Южной Азии. Робин видел моряков с таким же цветом кожи в Кантоне, все они были с кораблей, прибывших из Индии. У незнакомца была гладкая смуглая кожа, высокий рост, изящное телосложение и самые длинные и темные ресницы, которые Робин когда-либо видел. Его глаза пробежались по лицу Робина, а затем остановились на нем, вопросительно глядя на него — как подозревал Робин, определяя, насколько чужим был Робин в ответ.
Я Робин, — выпалил Робин. Робин Свифт.
Рамиз Рафи Мирза», — гордо произнес другой мальчик, протягивая руку. Он говорил с такой правильной английской дикцией, что звучал почти как профессор Лавелл. Или просто Рами, если хотите. А вы... Вы ведь приехали в Институт перевода, не так ли?
«Да», — сказал Робин, а затем, по наитию, добавил: «Я из Кантона».
Лицо Рами расслабилось. «Калькутта».
Ты только что поступил?
«В Оксфорд, да. В Англию нет — я приехал через Ливерпуль на корабле четыре года назад и до сих пор жил в большом, скучном поместье в Йоркшире. Мой опекун хотел, чтобы я акклиматизировался в английском обществе до поступления в университет».
«Я тоже», — с нетерпением сказал Робин. «Что ты думаешь?
«Ужасная погода». Одна сторона рта Рами приоткрылась. «И единственное, что я могу здесь есть, это рыба».
Они улыбнулись друг другу.
Робин почувствовал странное, раздирающее чувство в груди. Он никогда не встречал никого другого в подобной или похожей ситуации, и он сильно подозревал, что если он продолжит поиски, то обнаружит еще дюжину сходств. У него была тысяча вопросов, но он не знал, с чего начать. Был ли Рами также сиротой? Кто был его спонсором? Какой была Калькутта? Возвращался ли он с тех пор? Что привело его в Оксфорд? Ему вдруг стало тревожно — он почувствовал, как его язык застыл, не в силах подобрать слово, — а тут еще дело в ключах и их разбросанных чемоданах, из-за которых переулок выглядел так, как будто ураган опорожнил трюм корабля на улицу...
«Может...», — успел сказать Робин, как Рами спросил: «Может, откроем эту дверь?».
Они оба рассмеялись. Рами улыбнулся. Давай затащим это внутрь. Он подтолкнул чемодан пальцем ноги. У меня есть коробка очень хороших сладостей, которую, я думаю, мы должны открыть, да?
Их комнаты находились через коридор друг от друга — комнаты шесть и семь. Каждая из них состояла из большой спальни и гостиной с низким столиком, пустыми книжными полками и диваном. Диван и стол казались слишком официальными, поэтому они сидели, скрестив ноги, на полу в комнате Рами, моргая, как застенчивые дети, рассматривая друг друга, не зная, что делать с руками.
Рэми достал из одного из своих сундуков красочно завернутую посылку и положил ее на пол между ними. Подарок на проводы от сэра Горация Уилсона, моего опекуна. Он также подарил мне бутылку портвейна, но я ее выбросил. Что бы ты хотел? Рами вскрыл посылку. Там ириски, карамель, арахисовая крошка, шоколад и всевозможные цукаты...
О, боже — я буду ириски, спасибо». Робин не разговаривал с ровесниками столько, сколько себя помнил.* Он только сейчас понял, как сильно хотел иметь друга, но не знал, как его завести, и перспектива попытаться, но потерпеть неудачу, внезапно привела его в ужас. Что, если Рэми сочтет его скучным? Раздражающим? Чрезмерно щедрым?
Он откусил кусочек ириски, проглотил и положил руки на колени.
Итак, — сказал он. Расскажи мне о Калькутте?
Рами усмехнулся.
В последующие годы Робин много раз возвращался к этому вечеру. Его навсегда поразила его таинственная алхимия, то, как легко два плохо социализированных, ограниченных в воспитании незнакомца за несколько минут превратились в родственные души. Рами выглядел таким же раскрасневшимся и взволнованным, как и Робин. Они говорили и говорили. Ни одна тема не казалась запретной; все, что они поднимали, становилось либо предметом мгновенного согласия — булочки лучше без кишмиша, спасибо, — либо поводом для увлекательной дискуссии — нет, Лондон прекрасен, на самом деле; а вы, деревенские мыши, просто предвзяты, потому что завидуете. Только не купайтесь в Темзе.
В какой-то момент они начали читать друг другу стихи — прекрасные цепочки двустиший на урду, которые, как сказал ему Рами, называются газелями, и поэзию Танга, которую Робин откровенно не любил, но которая звучала впечатляюще. И ему так хотелось произвести впечатление на Рами. Он был таким остроумным, начитанным и веселым. У него было резкое, язвительное мнение обо всем — о британской кухне, британских манерах, соперничестве Оксбриджей («Оксфорд больше Кембриджа, но Кембридж красивее, и вообще я думаю, что Кембридж создали только для того, чтобы переполнить его посредственными талантами»). Он объездил полмира;
