поссым на люк и опустим его перед смертью. Если там есть щели, то, наверно, хоть капля попадет на него. Чур, я первый…
И, не ожидая согласия товарищей, быстро вскарабкался на танк. Я, стиснув зубы, забился в угол. Послышался характерный противный звук, проливающийся на броню жидкости. От вони я чуть не блеванул. Щели, видимо, все же были, и это ничего хорошего мне не сулило. Пальцы крепко сжали приклад автомата. Закончив свое гнусное дело, Карапет радостно завопил:
– А теперь бакиниц! Я хочу посмотреть, как Карен лично замочит из своего крана земляка.
Товарищи дружно поддержали его и начали улюлюкать:
– Давай, Карен! Докажи, что не любишь турков. Поссы на голову земляку.
Мне вдруг стало интересно. И, отняв палец от курка, я стал ждать, чем закончится эта трагикомедия.
Карен неуверенно промямлил:
– Зачем это?.. Лучше давайте быстрее закончим. Азербайджанцы в любое время могут за трупами вернуться. И мне… мне не хочется… это…отливать…
– А ну залезь на танк, сука! – заорал на него Самвел, и послышался звук заряжаемого автомата. – Если не мочой, то кровью зальешь эту машину. Быстро!
Послышалось торопливое движение. Карен вскарабкивался на танк.
Звук падающей струи на люк…
Самвел крикнул:
– Середину поливай, гад! И чтоб я видел…
Я с досадой воскликнул:
– Эх ты, братец, так и будешь всю жизнь подстилкой у соплеменников…
Тяжелые шаги сползли с танка. Самвел кому-то закричал:
– Давай, жги фитиль. И отойдите!..
Карапет опять радостно завопил:
– Шас бабахнит!
Я закрыл глаза…
И бабахнуло. Без взрыва. Короткими очередями знакомой мелодии Калашникова…
Я вздрогнул и не решался открыть глаза. Один шанс из тысячи, что случилось нечто, что позволит мне жить. Божья милость! Шалость ангелов! Инопланетное вмешательство! Белый волос в…
– Стоп! Не увлекайтесь! – заорал Прилизанный. – И продолжайте, черт возьми!
– Да-да, – взволнованно поддержала его Аталай, – хотите, я вас поцелую. Хоть взасос!
– Боже, какая жертва? – прошипел с досадой Оператор.
– Дайте мне жвачку. Лед тронулся! – пропел Бакинец.
– Стоп! – рявкнул Режиссер. И после некоторых манипуляций прогавкал. – Мотор!
Бакинец довольно улыбнулся, но не стал мучить аудиторию…
Меня оторвал от возвышенных мыслей стук приклада о броню танка:
– Вылезай! Свободен!..
Голос Карена. Взволнованный, дрожащий, чуть охрипший.
– …Вылезай, говорю. Ты что, в штаны наложил?
Я машинально понюхал воздух. Слава Богу, пахло только тутовкой. Дрожащими руками пошарил в кабине и нашел флягу. Несколько глотков этого нектара возвратили меня к жизни.
– Ты это… мне? – спросил я чужим голосом.
– Тебе, земляк, тебе. Кстати, я с Кантапинки. Оказывается, мы с тобой соседями были… Ну ты выйдешь из своей норы или нет? Я их застрелил. Все мертвы.
– Ты… своих?! – я обалдело переспросил. Хоть и подсознательно готов был к ответу.
– Да не свои были они мне!.. – Карен, кажется, плакал от пережитого. – Суки!.. Ты что, не слышал? Теперь мы квиты. За все получили!
– Ты, правда, порешил… их?
–Да, черт бы тебя побрал! Ты что, тупой?
– Я-то не тупой, – в висках бешено стучало, – а вдруг это ты, хитрожопый? Может, комедию тут разыгрываете? Почем мне знать? Армянину разве доверять можно?
Карен уже отчаянно заорал:
– А затем, что, если ты бакинец, то должен был почувствовать, что я испытывал, терпя унижения от них. Кстати, я окончил английскую школу на Завокзальной. Ты должен знать, раз говоришь оттуда.
– Знаю! – всплыли теплые воспоминания. – А я из 177. Мы с вами постоянно дрались после футбола. Я знал вашего физкультурника. Справедливый был мужик. Не припомнишь, как его звали?
– Эмиль Татевосович! – чуть не заплакал Карен. – А жена его в буфете работала – тетя Неля… Так ты выйдешь или нет? Скоро могут прийти или ваши, или наши, черт бы их всех побрал!.. Я тебя спас. Теперь ты должен помочь мне!
Я всей душой чувствовал, что все чисто. Но словно чей-то голос опять выкрикнул из моего охрипшего от напряжения горла:
– Скажи, клянусь мамой, все правда? Если врешь, то последняя сука, козел, подонок!
– Ара, клянусь мамой, папой, бабушкой, дедушкой!.. Клянусь душами всех моих усопших… Все правда, чтоб ты сдох! Выходи да, наконец!..
Тут заорал уже Ветеран в тельняшке. Нервы и так были на взводе, и мы вздрогнули. У него же, казалось, точно произошел сдвиг по фазе:
– Ты выйдешь или нет, падла? Ты же парня подставишь!.. – бешено вытаращенные глаза Тельняшки ненормально горели. Он без остановки начал стучать кулаком по столу. Бутылки и прочая посуда начали музыцировать.
Ганмурат осторожно обнял его за плечи. Тот как-то обмяк. Арзуман печально проговорил:
– Его в тюрьме по голове били табуретом. Менты так пытались его вербовать. С тех пор глючит, когда волнуется.
Бакинец вздохнул и продолжил…
– Я беззвучно открыл люк. Держа автомат наготове, медленно начал поднимать крышку, стараясь ею же прикрыться. И, как черепаха, осторожно высунул голову из своего панциря, каждую минуту ожидая получить пулю в лоб. По-моему, первая седина появилась в моих висках после той ночи…
Карен сидел, прислонившись к дереву и держа автомат на коленях. Наши глаза встретились. Хоть была темная ночь, я каким-то образом прочитал в его взгляде всю боль, терзание, душевную муку отчаявшегося человека. А может, видел все это внутренним зрением…
– Надо же! Какие слова!.. – не выдержала Гюля. – А с виду обычный уголовник.
– Женщина! Да у меня высшее гуманитарное! – взорвался обиженно Бакинец. И тихо добавил, – правда, неоконченное…
– Слушай, что ты как банный лист пристала к парню, – подал голос из-за камеры Режиссер, – нравится, так и скажи.
– Он? Мне?! – кажется, Гюля потеряла дар речи.
– Нет, мне! – ответил тот. – Да ты ему дышать не даешь!
– Точно, – промяукал Оператор, потянувшись к своему кормильцу и кумиру. – Вы тоже ко мне так придираетесь…
“Кумир” плюнул и не ответил.
– Действительно, – обратился к Гюле Прилизанный, – и так наши нервы на пределе. Этот субъект, – он кивнул на Бакинца, – хуже этого… бека-медвежатника. Как там его?.. Не всовывайтесь в рассказ.
– И не вздумайте вновь плеваться на мой ботинок. Не советую, – мрачно произнес Зопаев.
Гюля фыркнула, но замолчала. Бакинец бросил на нее победный взгляд.
– Только из уважения к публике…
– Ладно, отставить клоунаду! – грубо перебил его Прилизанный, вовремя отсекая его красноречие от ненужного направления. – Валяйте свое чистосердечное признание.
– Точно. Меня после посадят за дружбу с армянином. А на могиле напишут “Предатель”, – вздохнул Бакинец. – А-а, плевать…
– Слушайте, – с нетерпением взвизгнула Аталай, – если вы сейчас же не продолжите рассказ, можете забыть о моих поцелуях.
Гюля опять фыркнула. Тут явно дело было нечисто.
Бакинец “испугался” и торопливо начал…
– Застреленные армяне лежали в разных позах, кого как настигли
