class="p1">– Ну так я только раззадорился, дяденька, а они всё – жопкой снег топить! А мне што теперя? Только завёлося, кулаки-то чешутся!
– Га-га-га!
Хлопая по плечам, нас отвели на самолучшие места. Хорошо драчку-то начали, значица. А потом ишшо и народ взвеселили. Ух, какие они задорные-то на лёд выскакивали.
– Посадим бурсаков снег жопами топить! – Заорал кто-то из взрослых.
– Ура!
Приплясывая на месте, слежу за боем, глаз не отрывая. Ух, здорово! Стеношников на кажной стороне больше, чем народу у нас в деревне-то, да все мужики здоровые, злые.
– Под микитки ему! – Ору долговязому Саньке Фролову, сцепившемуся с супротивником, – Да!
– Слева, слева заходи! – Надрывается Дрын, размахивая руками, – Да куду ты прёшь, дурень!
Наорались всласть, и уж собралися по домам, но тот купец остановил, гривенник дал.
– Повеселил ты меня, малой. Жопкой в снег-то!
– Ишь ты! Спасибо, дяденька!
– Ступай! – Весело отмахнулся тот, обдав запахом блинов и вина, – Погуляй на все!
Гривенник-то, оно вроде и немного, на всю нашу кумпанию-то. Ан и другие нашлися, кто нас запомнил, а меня особливо. Ух и наелися тогда! Кто блином угостит, кто сбитнем. А пряников! Чуть пузо не лопнуло, ажно дышать тяжко.
И денюжки надавали, но те мы честно с Дрыном пополам поделили, остальные отказалися.
– Не нами заработано, не нам и тратить, – Важно, как взрослый, сказал Пономарёнок, – От блинов-то, особливо когда торговцы угощают-то, не откажемся. Так, парни? Вот… а денюжку-то попрячьте!
Мы опосля, когда уже по домам собрались, денюжку посчитали-то. Два рубля тридцать восемь копеек, деньжищи-то какие! На кажного по рупь шиисят девять. Годки наши за таки деньги по две недели на фабриках, не разгибаясь, а тут просто двум мордам насовал, и на тебе!
* * *
– Помер Стёпка-то, – Расчёсывая волосы, негромко сказала мать Аксинье, кивнув головой на свою постель.
Мальчик съехал с ситцевых линялых подушек на войлок и лежал там. Рубашонка съехала к шее, обнажив выпуклый синеватый живот, покрытый язвами. Голова чуть набок, ручки почему-то подложены под выгнутую поясницу.
Запечалившись, Аксинья потрогала было закрытые уже глаза умершего и обтёрла пальцы о подол.
– Отмучился, – Пробормотала она, – царствие небесное… Гнедка запрячь надоть.
– Окстись! – Нахмурился Иван Карпыч, не вставая с лавки, – Мало что не на вожжах к стропилам подвязанный стоит. Так оттащим, на салазках!
Чуть погодя, покурив, он принёс из сеней белый гробик, струганный ещё с вечера.
– В церкву-то, – Робея попросила мать.
– Неча! – Озлившись, Иван Карпыч потушил цигарку о мозолистую ладонь, – Чай, нагрешить не успел! Сюда поп не поедет, а подряжать кого лошадь гонять, так чем платить? Вместе и ляжем! С бабкой вместе и прикопаем.
На кладбище Иван Карпыч долго долбил мёрзлую землю, и разрыв могилу матери, сызнова сел курить, не вылезая. Стоя на подгнивших досках, он задевал иногда плечом края ямы, и комья земли ссыпались вниз.
– Давай!
Опустив маленький гробик, он мотнул головой и тяжело выкарабкался из могилы. Сапогами и лопатой он принялся толкать землю вниз, и яма быстро заполнилась.
– Ну вот, – Сказал он задумчиво, – Теперя до весны. Весной придём, подправим, коль живы ещё будем.
Глава 10
Дмитрий Палыч нынче не в духе, настроение самое смурное, тяжкое. Сидит хмурый, возится что-то под окошком, а у самого ажно руки трясутся, какая ж там работа!
Великий Пост на дворе, а ён винища вчерась натрескался до полного изумления. Да мало что натрескался, оно с кем из мущщин не бываете-то? Мне пока сиё по малолетству непонятно, но вырасту когда, тожить наверное на винище потянет-то! На винище, табак и девок, как мужицкому полу и положено.
Натрескался ён, да не дома потихохоньку, а в кабак занесло, да к самым отпетым, в «Ад». Кажному известно, что там собираются самые отпетые и отпитые, настоящая «Золотая рота». Те, кто облик человеческий потерял, и давненько притом. Опухшие от пьянства постоянного, вонючие, в лохмотьях вшивых. Тьфу! Сброд как есть, из самых худших.
Возвращался оттедова аки гордый лев, на четырёх ногах, ну и обосцалси ишшо. А может и обосцали смеху ради, то-то сцаниной так несло! Один небось не сможет напрудить столько!
Известное дело, с кем поведёшься. Нашёл же на свою голову, а?! Сидит теперя, работает вроде как. И злой!
Чего ж не понять-то, стыдно! Супружница егойная и так не подарок, а за глупость такую поедом есть будет до конца жизни. И обчество, опять же. Есть такие, кто в «Аду» бывал не раз, но всё шито-крыто. А Дмитрий Палыч запропал сперва на полтора дня, а потом белым днём, обосцаный, на четвереньках.
Ну то оно ладно, бывает. Городские многие пьют до полного изумления, ентим никого здеся и не удивишь. Так, понасмешничали бы до лета, да и забыли б. Но в Великий Пост?! Теперя эта… репутация у мастера пострадала.
И в церкву ходить придётся кажный день, грех замаливать. Всю душеньку вымотают за такое! Не знаю, какую уж епитимью[33] придумают, но ужо придумают!
Вожуся у печки и кошуся на него, значица. А то всякое бывало!
– Пащенок! – Зарычал мастер, – Смотрит ещё!
Не глядя, он сцапал со стола сапожную колодку и запустил в меня, еле-еле уворотился! Тяжелая деревяха ударила в печь углом, сколов побелку ажно до самых кирпичей.
– Байстрюк! – Вызверился мущщина, – Уворачивается ещё! А ну-ка!
Дмитрий Палыч повелительно уставился на Лёху, и тот сразу покрылся испариной. Знает ужо! Куда ему противу меня!
– Аа… соплежуй сцаный! – Ругнулся мастер, отвесив Лёшке ладонью по мордасам, отчего тот свалился с табуретки, да и остался на полу, притворяючися.
Ругнувшись так по дурному, что ишшо и сам себя обозвал, Дмитрий Палыч совсем озверел и вскочив, принялся гоняться за мной. Дурных нет! Я и так-то не терплю когда меня лупят, а сейчас он и до смерти забить могёт!
– Пащенок! Байстрюк! – Мастер дышал тяжко, гоняяся за мной.
– Чего тут… – Выплыла из спальни Прасковья Леонидовна, уткнувшись в меня животом.
– Хватай!
Выдираюсь, но куда там! Хозяйка зажала мою голову меж ног, накрыв юбками, из-под которых воняло протухлой селёдкой. Чуйствую, как портки снимают, задницу заголяючи. Быть мне поротому!
Не хочу! Зарычав, зубами вцепился в рыхлую ляжку хозяйки, выдирая мясо. Та завизжала свиньёй и оттолкнула меня. Не видя ничего, я упал на пол и начал лягаться, пытаяся натянуть штаны назад.
Попал! Дмитрий Палыч ажно отлетел назад, и морда вся в кровище! Глазами луп-луп, ажно в кучку у переносья собралися.
– Убью! – Ору дико, а у самого ажно руки трясутся от злости, – Не подходи!
Прасковья Леонидовна
