кто это выдумал, я б его самого в машину засадил да написал на спине тысячу раз: «Вот тебе! Вот тебе!»
— Тогда зачем вы это делаете? — спросил человек, пришедший вместе с шофером.
— Из-за вашего чертова республиканца Кулиджа[8]. У меня было свое дело, а этот Кулидж всех разорил, всех. Вот почему. Для интересу! Gruss Gott!
Они все уставились на хромого.
— У вас, конечно, есть разрешение? — спросил второй из тех, кто к ним подошел.
Хромой поглядел на него.
— Разрешение?
— Разве для того, чтобы летать, не нужно иметь разрешение?
— А-а, разрешение… Аэроплану на полеты? Понятно. А как же? Конечно, есть. Хотите посмотреть?
— Ведь вы должны показать его каждому, кто попросит?
— А как же! Хотите посмотреть?
— А где оно?
— Где же ему быть? Прибито в кабине, как власти и повесили, а вы думали, оно ко мне прибито? Вы, может, думали, что в меня вставлен мотор или, может, приделаны крылья? Оно в кабине. Вызовите такси, подъезжайте к аэроплану и смотрите.
— Я вожу такси, — сказал шофер.
— Ну и водите. Поезжайте с этим джентльменом на летное поле. Пусть посмотрит разрешение на аэроплане.
— Это будет стоить двадцать пять центов, — сказал таксист. Но хромой, уже не обращая на него внимания, прислонился к конторке. Они следили за тем, как он вытащил из кармана жвачку и стал сдирать с нее обертку. — Я говорю, что это будет стоить четверть доллара, — повторил таксист.
— Вы мне говорите? — спросил хромой.
— Я думал, вы хотите поехать на аэродром.
— Я? Зачем? Зачем мне ехать на аэродром? Я только что оттуда. Не я же хочу посмотреть на разрешение. Я его уже видел. Я даже видел, как власти прибивали его в кабине.
II
Бывший военный летчик капитан Уоррен выходил из магазина, где он встретил высокого человека в грязном комбинезоне. Капитан Уоррен рассказывал об этой встрече вечером, в парикмахерской, когда аэроплан уже улетел.
— Я. не видел его четырнадцать лет, с тех пор как уехал из Англии на фронт в семнадцатом. «Значит, это вы кончили бочкой мертвую петлю с двумя пассажирами на «хиссо» двадцатого года?» — сказал я.
— Кто еще меня видел? — спросил он. И сразу же, но то и дело озираясь, стал рассказывать. Он был болен; за спиной у него кто-то остановился, уступая дорогу дамам, и Джок повернулся так, словно тут же бы выстрелил, будь у него пистолет, а потом, когда мы сидели в кафе и сзади хлопнули дверью, он чуть не выпрыгнул из комбинезона. «Нервы у меня пошаливают, — сказал он. — А так ничего». Я звал его к себе поужинать, но он отказался. Говорит, что есть может только с налету, вроде бы неожиданно для самого себя. Идем мы с ним по улице, мимо ресторана, а он вдруг говорит: «Сейчас поем» и кинулся за дверь, как заяц, сел спиной к стенке и велел Вернону принести что-нибудь, только чтобы сразу. Выпил три стакана воды, а потом Вернон принес ему молочную бутылку с водой, и он ее тоже почти всю выпил, пока подавали обед. Когда он снял шлем, я увидел, что волосы у него почти совсем седые, а по годам он моложе меня. Вернее, был моложе, когда мы учились летать в Канаде. Потом он мне сказал, как называется его нервная болезнь. Называется она Гинсфарб. Это низенький, который спрыгнул с лестницы.
— Ав чем дело? — спросили мы. — Чего они так боялись?
— Инспекторов, — сказал Уоррен. — У них нет разрешения на полеты.
— На аэроплане было.
— Да. Но не на этот аэроплан. Когда Гинсфарб его купил, инспектор не дал разрешения. Разрешение это — на другую машину, которая разбилась, и кто-то помог Гинсфарбу сжульничать, продал ему разрешение. А Джок свое потерял года два назад, когда разбился на большом прогулочном аэроплане, полном пассажиров по случаю Дня Четвертого Июля[9]. Отказали два мотора, и он пошел на посадку. Машина слегка стукнулась, и разорвало бензопровод, но все бы обошлось, если бы один пассажир не запаниковал (дело было в сумерки) и не чиркнул спичкой. Джок был не так уж и виноват, но все пассажиры сгорели, а правительство в таких делах по головке не гладит. Поэтому летных прав получить он не мог, а Гинсфарба не мог заставить купить хотя бы права укладчика парашюта. Так что у них совсем никаких прав, и попадись они — всех их посадят в тюрьму.
— Теперь понятно, почему он седой, — сказал кто-то из нас.
— Не от этого он поседел, — возразил Уоррен. — Я вам скажу от чего. Приезжают они в какой-нибудь городишко вроде нашего, быстренько выясняют, нет ли тут кого-нибудь, кто может их накрыть, если нет, дают представление и тут же сматываются куда-нибудь в другое место, избегая больших городов. Приезжают, заказывают афишки, а Джок и третий партнер пока что пытаются получить гарантию от какой-нибудь местной организации. Гинсфарба они до этого не допускают, потому что он будет чересчур долго упираться, требуя свою цену, а они рисковать не могут. Поэтому переговоры ведут они вдвоем, что-то получают, а если не могут выторговать столько, сколько требует Гинсфарб, берут меньше, а Гинсфарба водят за нос до тех пор, когда отказываться уже поздно. Но на этот раз Гинсфарб взбунтовался. Видно они перегнули палку.
— Ну вот, встретил я Джока на улице. Вид у него был плохой; я предложил ему выпить, но он сказал, что даже курить бросил. Теперь может пить только воду, говорит, что за ночь выпивает чуть не галлон, все время встает, чтоб попить.
— Вид у вас такой, будто и спите вы через силу, — сказал я.
— Нет, сплю я хорошо. Беда, что ночи больно коротки. Я бы хотел жить на Северном полюсе с сентября по апрель и на Южном — с апреля по сентябрь. Вот это бы как раз для меня.
— Ну, туда вам не дотянуть, — сказал я.
— Наверно. Но мотор хороший. Я за ним слежу.
— Да я про то, что раньше вас посадят.
Тогда он спросил:
— Вы так думаете? Считаете, что могут?
Мы зашли в кафе. Он рассказал мне про их промысел и показал одну из афишек с этим самым Демоном Дунканом.
— Демон Дункан? — спросил я.
— А почему бы и нет? Кто захочет платить, чтобы прыгал с самолета человек по фамилии Гинсфарб?
— По мне бы лучше платить Гинсфарбу, а не какому-то там Дункану, — сказал я.
Ему такая мысль не приходила в голову. Потом он стал пить воду и сказал, что Гинсфарб требует сто долларов за аттракцион, а они
