Дауна. В ходе этого прорыва прапорщик Самсонов и получил ранение. Рану на скорую руку обработали, но гноение началось уже на следующий день.
Погони не было. Может, все же пруссаки и организовали преследование, но беглецы об этом не знали, загоняя коней.
На подходе к австрийскому лагерю, мнения о дальнейших действиях в диверсионном отряде разделились. Самсонов, как и саксонский офицер, считали, что нужно сдаться австрийцам, но казаки считали иначе, и мнение станичников победило. Именно казаки и раздели австрийский пост, уложив пятерых подданных Марии Терезии только лишь ухватками. Вот в таком виде, одетые в мундиры австрийской армии, пройдя краешком и прусскую Силезию и польские земли, герои пришли в Курляндию. Тут, в порту их приняли за пруссаков и избили.
Что теперь делать с головой Зейдлица, Салтыков не представлял. Император обещал награду, наверное, нужно отправлять беглецов в Петербург с охраной, пусть Петр III сам разбирается с «подарком».
На следующий день, все, кроме прапорщика Самсонова, который остался в лазарете, были отправлены на отбывающем в Петербург фрегате.
*………*………*
Чанаккале
10 апреля 1752 года
Мартын Петрович Шпанберг находился в приотвратнейшем расположении духа. Ему льстило участие в исторической миссии по захвату пролива Дарданеллы. Однако, разведка говорила о том, что выполнить приказ будет крайне проблематично. Один участок пролива в 8–10 верст казался непроходимым для любого судна. Крепости Килитбахир и Чанаккале стояли друг напротив друга в самом узком месте пролива, где расстояние от европейского берега до азиатского составляло не более одной версты. В русском флоте было достаточно кораблей, которые могли бы своими орудиями попытаться уничтожить турецкую артиллерию, но те жертвы, которыми предстояло заплатить даже не за победу, а за ее вероятность, даже для холодного и циничного разума Шпанберга были слишком велики.
Три дня назад Шпанберг дал свое разрешение на проведение диверсионной операции отряду казаков. Под видом крестьян казакам удалось подойти к крепостным стенам Килитбахира и даже уничтожить прислугу трех береговых орудий. Но, на этом славная, вместе с тем, безрассудная операция была завершена. Казаков расстрелял дежуривший отряд янычар. Чуть лучшие итоги подобной операции в Чанаккале привели к потере турками четырех орудий. Однако, существенных изменений в расстановке сил не произошло. Кроме того, турки подвели один линкор, который поставили на якоря бортом по фронту. Поэтому задачей стало еще и нейтрализация недобитого некогда линкора противника. Если бы была хоть какая-то связь с командованием, Шпанберг обязательно бы направил рапорт о невозможности проведения подобной операции. Если бы было достаточно полевой артиллерии и войск, можно было бы брать крепости в осаду, и уже тогда скоординированным штурмом побиваться в Мраморное море. Однако, этих «если» присутствовало в рассуждениях командующего слишком много.
— Что будем делать, господа? — спросил на военном Совете вице-адмирал Мартын Петрович Шпанберг.
Наступила неловкая пауза. Приглашенные на совещание морские офицеры, как и командиры предполагаемого десанта, прятали глаза. Все понимали, что атака будет самоубийственной.
— Начнем с того, что самый младший по чину из присутствующих озвучит свою точку зрения, — сказал Шпанберг и посмотрел на капитана третьего ранга Мирона Ивановича Апостолова.
— Господа, я понимаю все безрассудство предстоящей операции, — начал говорить Никольский. — Однако, от наших действий зависит исход битвы за проливы. Если мы ничего не предпримем, то все планы командования будут порушены.
— Мирон Иванович! — жестко, с нотками раздражения, обратился Шпанберг. — Не нужно воззваний и громкий речей, оставьте это для тех реляций, которые напишут выжившие после нашего, вероятно, последнего боя. Здесь и сейчас нужны предложения, и, как я понимаю, вы не в состоянии говорить по делу.
Мартын Петрович был жестким командиром и уже приучил офицеров к подобному тону общения. До сегодняшнего дня Мартын Петрович Шпанберг действовал по принципу «Вижу цель — не вижу препятствия». Сегодня же подобный подход оказывался недейственным. Командующий ощущал ломку внутри своего естества. Впервые от так отчетливо сомневался. Может это и есть малодушие?
— Позвольте! — подполковник Никольский чуть привстал.
Все присутствующие посмотрели на «сухопутного» с удивлением.
— Господин подполковник, я ценю ваше рвение, но не вы ли недавно убеждали меня, что казаки смогут существенно помочь в нашем деле? И чем же они помогли? — сказал Шпамберг и зло посмотрел на командующего полком морской пехоты, который все еще именовался «егерским».
Михаил Николаевич Никольский не впечатлялся грозным тоном командующего, он мог поспорить и со своим непосредственным командиром, командующим дивизией.
— Я вижу лишь одну возможность, если мы высадимся в двух верстах от входа в проливы и незамедлительно пойдем на штурм двух крепостей, — сказал подполковник, а его командир, генерал-майор, только поморщился.
— Вы понимаете, что в этой атаке положите всех своих людей? — спросил Шпанберг.
— Мои люди обучены быстрым переходам и, кроме того, казаки сходили в рейд не просто так, а добыли сведения о расположении пушек неприятеля. И я могу с уверенностью сказать, что часть артиллерии противника находится не в крепости, а на господствующих высотах у Чанаккале, — говорил подполковник, но был перебит Шпанбергом.
— Почему я узнаю об этом только сейчас? Бесславные итоги вылазки казаков известны, а то, что имеются сведения о расположении пушек противника, мне не сообщают⁈ — взбеленился Шпанберг, и его лоб покрылся испариной.
— Ваше превосходительство, — поспешил сказать генерал-майор Москвин. — Среди казаков не было ни одного умеющего нарисовать карту, посему пришлось проделать немалую работу с выжившими казаками и сопоставить все сведения.
— Рассчитываю, на то, что вы достаточно благоразумны, чтобы эта карта была здесь и сейчас? — Шпанберг привстал и пристально посмотрел в глаза генерал-майору.
— Безусловно, ваше превосходительство. Она у офицера, который ожидает за дверью капитанской каюты.
Через минуту карта была разложена на небольшом столе, и офицеры склонились над ее изучением. Скудость пространства не позволила Никольскому также вместе с другими офицерами изучать карту расположения вражеских батарей. Но оно ему было это и ни к чему, так как Никольский обладал великолепной памятью, и подполковник уже сложил в голове план атаки на позиции турок.
***
Петербург
11 апреля 1752 года
Я приехал посмотреть на казнь… точнее на ее отмену и замену на более иезуитское наказание. Следствие в уже отработанной манере прошло быстро, как и были подготовлены все обвинительные документы. Доказательств измены было предостаточно, мужеложство так же шло в обвинение Григорию Теплову и Кириллу Разумовскому.
Последнее было важно и по иным причинам. Кирилла Григорьевича уважали в Запорожском войске, связывали с ним свое будущее. Тут же, оказывается, он «такой сякой». Вместе с тем эпизоды с растлением именно казаков выходили на первый план. И получался такой удар по самолюбию запорожского казачества! Что мало будет лихих, да скорых на бунт, кто станет выступать на защиту Кирилла Разумовского. Жаль, конечно, таких образованных и неглупых людей терять, но работали бы они, а не искали легких путей, так и были при власти.
Кроме реальных фактов подготовки заговора, чего стоит тот Государственный Совет, когда арестовали князя Трубецкого, быстро обнаружились и многочисленные злоупотребления со стороны, прежде всего Теплова. И казнокрадство, и продвижение по службе и очередность научных публикаций — все это было коррумпировано. И пусть данная система в Академии наук существовала еще до Теплова, как исполняющего обязанности, и до Кирилла Разумовского, как номинального Президента Академии наук, но никто ничего не менял. Вместе с тем Кирилл Григорьевич только обогащался, становясь по своему капиталу вровень и с братом и с тем же Трубецким.
Кроме Разумовских по делу пошли и некоторые командиры, трое из которых служили в Семеновском полку, некоторая креатура Григория Теплова, всякого рода библиотекари при Академии наук, которые ни разу не появлялись на рабочем месте, а отрабатывали свои оклады иначе… Нужно оживлять эту самую Академию, она, иначе как на фанатизме некоторых ученых, ни на чем ином и не держится.
—… и приговариваются к казни через четвертование! — зачитали обвинительный приговор.
Понурый Алексей Разумовский шел спокойно, обреченно. Кирилл рыдал и на ходу вымаливал прощение, что его и «бесы попутали» и что «не ведал, что творил». Самым поразительным было то, что именно Теплов восходил на плаху с гордо поднятой головой и даже с некоторой саркастической ухмылкой. Я бы мог подумать, что Григорий Николаевич под какими наркотиками, если бы такое случилось в ином мире, но тут вряд ли подобное имело место быть. Вот этот бы характер, но направить на созидание, на благо Отечества!
