и "деблокирование" окружённого вражеским кольцом большевистского режима в России посредством установления тотчас же соответствующих симпатизирующих режимов в других, более сильных и прогрессивных европейских странах, – эти идеи у большевиков первого часа играли большую, у многих, возможно, решающую роль, и Ленин их напрямую не разочаровывал.
Однако это не являлось собственной идеей Ленина, во всяком случае, не его ведущей идеей, и он не ставил на неё. Если бы революция из России тотчас же распространилась на Германию и Западную Европу, то это стало бы, естественно, для Ленина чрезвычайно желательным. Однако он не показывал никакого разочарования, когда этого не произошло. На тот момент он был вполне готов договариваться с кайзеровским правительством Германии в качестве партнёра в жёстком торге и подписать тягостные условия мира, которые они, как можно было предвидеть, предъявили бы ему в качестве цены за поддержку его революции в России. Он оценивал важность капитулянтского мира, на который он пошёл, относительно низко, важность же социалистической революции, которую он за цену такого мира в уменьшенной России мог вести к победе, – чрезвычайно высоко.
Германская оценка была точно обратной: большевистская революция, которую немецкое правительство сделало возможной и ей способствовало, казалась авантюрным эпизодом с сомнительными шансами на успех и, вероятно, кратковременным. В правительственных кругах Германии после их победы даже выражали серьёзную озабоченность, смогут ли они продержаться достаточно долго, чтобы успеть заключить с ними сепаратный мир. Этот мир, напротив, воспринимали чрезвычайно серьёзно: ведь его условия будут не только оставаться на бумаге, но будут конкретизированы посредством силы германской оккупационной армии. То, что затем в ослабленной оставшейся части России господствовали эти "чрезвычайно скверные и неприятные люди", большевики, могло быть им безразлично, да, "у нас нет никакой причины желать скорого конца большевикам" (как высказывался тогдашний государственный секретарь иностранных дел фон Хинтце ещё в августе 1918 года). "Большевики", - продолжал он, – "чрезвычайно скверные и неприятные люди; это не помешало нам принудить их к Брест-Литовскому миру и у них постепенно сверх того ещё отбирать территорию и людей. Мы извлекли из них то, что могли; наше стремление к победе требует, чтобы мы продолжали это делать, до тех пор, пока они ещё находятся у руля… Чего же мы хотим на Востоке? Военного паралича России. Об этом лучше и основательнее любой другой русской партии позаботятся большевики… Должны ли мы поступиться плодами четырёхлетней борьбы и отказаться от триумфа, только лишь чтобы нам наконец избавиться от дурной славы использования большевиков? Потому что это то, что мы сделали: мы не работали с ними, но использовании их в корыстных целях." Своеобразное соучастие, в котором каждый из партнёров презирал другого и полагал использовать для своих собственных целей – нет, в самом деле использовал; в котором каждый образ мыслей другого находил частично дьявольским, частично сумасбродным и не мог принять по-настоящему всерьёз цели и намерения другого; и в котором как раз поэтому каждый, не роняя своего достоинства или не становясь агентом другой стороны, всё, что было важно для другого, мог уступить без церемоний, в то время как в его собственных глазах это было настолько глупым и ничего не стоящим, как бусинки, которыми белые торговцы во времена географических открытий расплачивались с простодушными аборигенами за их сокровища. Самым могущественным человеком в тогдашней Германии и непосредственным партнёром Ленина, хотя и не видевшим его ни разу в лицо, был генерал Людендорф. Для Людендорфа Ленин, а для Ленина Людендорф, был бедным дурачком. И на этой основе оба могли не только блестяще достигать взаимопонимания, но и оказывать друг другу решающую помощь. Ведь каждый был убеждён, что то, что для другого было решающим, для него не значило ничего.
Глядя из нынешнего времени, Ленин в этой игре представляется реалистом, а Людендорф мечтателем. Однако в ноябре 1917 года это выглядело скорее наоборот. Казалось, что успешная революция Ленина и Троцкого не приведёт Россию далее, чем к хаосу и безвластию, а Германия получит последний, совершенно неожиданный шанс на победу. Вдруг, как по волшебству, она освобождается от войны на Востоке – и тем самым возникает возможность бросить все силы на Запад и в последнюю минуту, прежде чем придут американцы, победоносно окончить там войну. 7 ноября большевистская революция в Петрограде восторжествовала. Уже 11 ноября в главной ставке Германии было приято решение – как только позволит погода в предстоящей весне, начать на Западе наступление и провести окончательную решающую битву. Германия уже тогда была ужасно измотана и привыкла к разочарованиям. Вновь и вновь отдавала она свои последние силы, вновь и вновь этих последних сил было недостаточно. Не только восторг 1914 года, но и обнадеживающая стойкость следующего года стали парализованы. Лица немецких людей на старых фотографиях – в том числе и именно немецких солдат – в 1917 и 1918 годах выглядят удручёнными. Громкие слова о войне и победе давно уже звучали пустышками. Совершенно невозможно было искренне радоваться, и кто ещё пережил зиму 1917-1918 гг., знал, что при всех вдруг ещё раз возникших надеждах он погибнет в бросающемся в глаза подавленном настроении. И всё же в эту зиму у Германии был её последний и, возможно, несмотря ни на что, наилучший шанс. Впервые она могла вести войну на одном фронте; у обоих противников на этом одном фронте, Франции и Англии, также за плечами было три военных года. А американцев ещё там не было. В самом деле, не ждала ли её вследствие большевизации России, как предсказывал Брокдорф-Рантцау, "победа в последний час"? Вовсе не ретроспективно можно с полной уверенностью прийти к этому заключению. Потому что Германия этот последний, неожиданный шанс на победу не использовала в действительности. Концентрации всех оставшихся сил для одного решающего удара на Западе, для которого теперь всё сложилось, никогда не произошло. Германия и далее оставила большую часть своего силового потенциала на Востоке. Да, она пошла, невероятным образом, в 1918 году ещё глубже на Восток, чем когда-либо прежде. Фантастический германский марш на Восток в 1918 году сегодня почти забыт; лишь книги по истории едва только ещё упоминают о нём. Однако он окончательно уничтожил последний шанс Германии в Первой мировой войне. С ним Германия лишила себя всех завоеваний, которые ей принесла "козырная карта Ленин". Что же осталось – то были завоевания Ленина.
6. Брест-Литовск или испорченный последний шанс
Черчилль в важном разделе своего произведения о Первой мировой войне выразил мнение, что решение Германии
