серых шкур. Вы — наше грёбаное проклятье, и всегда им были. Что вы за народ такой? Как можно жить в такой грязи? Мерзость.
Рабе привык к оскорблениям с детства; но едва ли кто-то кроме этого мерзкого мента мог позволить себе лить помои на волчье братство у них же дома: Если вам так неприятны волки — окружите нас высоким забором. Мы здесь и сами неплохо справимся. Без ваших указок и тычков.
Когтин пожал плечами, откидываясь на спинку стула: Я бы и сам с радостью. Да вот только во-первых — не я законы делаю и приходится иметь то, что дают травоядные. А во-вторых — не уверен, что такие ленивые (Когтин пристально вгляделся теперь в макушку сына Рабе, который продолжал крутить косяк) тупые и озлобленные звери не начнут беспорядочно жрать и трахать друг друга через минуту после воздвижения такого забора.
Рабе поморщился, жалея, что его сыну приходится слушать такое (хотя понимал, что такое ему придётся слушать всю его жизнь). Он сделал глубокий вдох и на выдохе тихо ответил, глядя в потолок: Пусть Мать-Природа будет тебе судьёй за твой гнилой базар.
Когтин: Что-то не очень она прислушивается к вашим молитвам. Ладно, перехожу к важному. Один из твоих грязных сучар загрыз новую самку. (Рабе помрачнел ещё сильнее, морда его осунулась) И знаешь новость-номер-один? Это дочь Зорги.
Рабе стрельнул глазами в майора; затем обратился к сыну: И мне тоже, сын. Мне тоже сделай.
Когтин: Комиссар говорит, что нужно найти этого черта или нам всем п*здец. Начальнику, мне, малому. Сюда приедет сраная делегация, чтобы разбираться, какого это хрена в маленьком городке творится такая дичь. И на кого, думаешь, мы будем показывать когтем? На вас, ублюдков. На тебя — конкретно. Сюда завалится национальная гвардия и перевернёт весь ваш сраный вигвам, а тебя — публично подвесит за твои старые морщинистые яйца. А твой милый сынок отправится искать пропитание на ближайшую помойку. Или ещё хуже. Сюда придут наёмники Зорги, которые обреют промежность твоей новой худенькой волчице и будут трахать её до тех пор…
Рабе стукнул кулаком по столу, но вздрогнул от этого лишь его сын, который изо всех сил сдерживался, чтобы не заплакать: Заткнись! Это, мать твою, мой дом! Тебе позволено многое, ментяра, но не всё!
Когтин понимающе кивнул: Но это случится лишь, если мы не предпримем никаких действий.
Перед тем, как убежать в свою комнату, волчонок протянул два плотных косяка отцу. Тот передал один — майору и, воспользовавшись лежащей на столе зажигалкой, оба они закурили.
Рабе по-старчески вздохнул, прикрыл глаза, наклонился всем своим грузным телом на стол и сказал: Послушай, ну давай я выделю тебе людей. В качестве охраны. Походишь, поспрашиваешь. Никто тебя не тронет. Я слово даю.
Когтин хитро сощурился, не менее хитро оскалился; затянулся и процедил дым сквозь зубы: Слово своё теперь себе в жопу засунь — это первое. Второе — я сделаю примерно так, как ты сказал, только приду сюда уже со взводом солдат. Ваши волчьи морды меня уже порядком затрахали, и я хочу положить этому конец. Поэтому: либо ты найдёшь Звероеда в течение двух дней… (майор задумчиво покачал головой) Либо случится то, о чём я сказал. Ты с ментами не шути. Я с тобой, пока, по-доброму. Услышал?
Рабе, наконец, разомкнул челюсти и нехотя произнес: Ага.
Когтин с косяком в зубах встал из-за стола, продолжая держать у морды два когтя, каждый из которых символизировал сутки — от рассвета до рассвета: Два дня. Методы меня не интересуют, цель оправдывает средства. Крайний срок — утро среды.
Глава 8
То, с какой опрометчивостью молодой лейтенант соглашался проиграть последние деньги с малознакомыми шулерами, наводило на мысль, что совершенно не осознавал своей игровой зависимости.
На самом деле лейтенант понимал её прекрасно. Но не разделял оптимистичного мнения о том, что осознать проблему — значит, наполовину решить её. В конце концов, они прекрасно осознавали, что по городу бродит бешеная мразь, поедающая молодых девушек. Однако это никак не приближало их к решению проблемы.
Мама-шавка всегда говорила ему и братьям — не играйте в карты. С раннего детства талдычила — не играйте в карты, иначе окажетесь в тюрьме, как ваш отец; не играйте, иначе проснётесь под забором, как ваш дядя, проигравший свой дом.
Отца молодой лейтенант видел несколько раз; тот был волком, разбойником-рецидивистом, проведшим в тюрьме большую часть жизни. Большой тёмно-серый волчара приходил раз в несколько лет, чтобы показать малым несколько карточных приёмов — чёрт, ловко же его старик обращался с картами!
Щенком он наблюдал за ним и мечтал когда-нибудь так же научиться вертеть картами меж когтей. Все эти фокусы завораживали маленького Шарикова.
Затем — после очередной отсидки — к фокусам прибавились первые правила классического покера, которые отец терпеливо объяснял ему на протяжении нескольких ночей, прежде чем Шариков стал составлять ему конкуренцию в игре.
Двое его братьев к тому моменту уже сидели в тюрьме, решив продолжить фамильное дело; чёрта с два они отправились туда не по собственной воле, уснув тогда в угнанной шестёрке; кому нужна была эта шестёрка и о чём братья думали, взламывая ту колымагу — Шариков в толк так и не взял.
Он считал, что если уж и отправляться в тюрьму — то за что-то более весомое. Или не отправляться вовсе.
Затем — после школы — единственный свободный мужчина Шариковых поступил в полицейский институт, стал позором семьи и больше никогда не возвращался в отчий дом.
Сдав вступительные экзамены на высший балл, он попал на приём к генералу, который спросил: не считаешь ли ты нас за идиотов, раз скрыл факт своего волчьего происхождения при поступлении в институт?
Шариков не знал, что ответить.
Он всю жизнь пытался на*бать всех, скрывая волчью кровь в своих жилах. Потому что волкам дорога закрыта везде.
Вот и генерал сказал тогда, что будь Шариков волком на сто процентов — его выгнали бы взашей; но так как волком был лишь его отец — служи, сынок; и помни — у тебя теперь новая семья.
Луна смотрела на молодого лейтенанта из луж. Она же глядела на его сверху, пока он, пробираясь по уродливым дворам новостроек Клык-Квартала, держал путь в Квартал Любви.
Бордель — томное двухэтажное здание с вечно горящими окнами — располагался напротив злосчастного клуба «Милк».
На первом этаже располагался уютный бар, где каждый желающий вне зависимости от сословия мог пропустить
